Каменное сердце - Пьер Пежю Страница 29

Я познакомился с Алисой случайно на нестерпимо скучной вечеринке. Решив, что она куда лучше выглядит и намного обаятельнее всех пьяных и болтливых девиц, вместе взятых, я подошел к ней, да так весь вечер с ней и проговорил. Чем-то она меня притягивала. «Знаете, я уже очень давно не прикасалась к инструменту. Пальцы у меня уже ненадежные, они загубили бы музыку. Впрочем, я перестала выступать, когда умер Андре». Да, утонченного профессора теологии к тому времени уже не было в живых, он скоропостижно скончался, прочитав лекцию о «Разветвляющихся путях, ведущих к Богу» и «Теории распутства у Маймонида». Сердечный приступ настиг его посреди улицы. Божий промысел!

Направляясь к Алисе с остатками своей библиотеки, я знал, что она и на этот раз станет рассказывать мне о покойном муже. Оставив виолончель, она занялась тщательной расшифровкой его лекций, записанных на магнитофон восторженными студентами, чтобы издать их за свой счет. Уже вышли «Проблема Божией злобы у Лактанция и святого Августина» и «Рассуждения о символах Бога от Плотина до Паскаля». Эта расшифровка записей, из которых иные были сделаны двадцать лет назад, превратилась у старой дамы в бесконечный погребальный обряд.

Я позвонил. Алиса сразу повела меня в просторную комнату, где проводила большую часть времени. На круглом одноногом столике был приготовлен горячий чай. В кресле дремала старая кошка. Стол завален бумагами и книгами. Оттягивая момент, когда надо будет выгружать мои ящики, я удобно устроился напротив Алисы, и она, как я и предполагал, стала рассказывать мне о своем дорогом Андре словами, которые я знал наизусть, но у меня от них всякий раз оставался необъяснимо горький привкус, и его не заглушить было имбирным чаем.

— Если бы вы только знали, Жак, до какой степени Андре нравился женщинам. Разумеется, их привлекали его знания, его ум, но, кроме того, я думаю, и слухи о его донжуанстве. Когда у мужчины репутация соблазнителя, большинство женщин воспринимают свое отсутствие в списке как оскорбление.

Алиса почти забыла обо мне. Она поджала губы:

— Андре без передышки мне врал, кажется, я вам уже говорила. Я знала, что он никогда не ездил один на свои симпозиумы, ни во Франции, ни за границей. Ему все время требовались новые возлюбленные. После его смерти я нашла трогательные письма, присланные ему поклонницами. Мне даже захотелось познакомиться с некоторыми из этих девушек! Меня к ним тянуло. Я испытывала к ним материнскую нежность, к которой примешивалось едва ли не чувственное желание. Не знаю, возможно, я завидовала Андре…

У Алисы туманятся глаза.

— Среди них были настоящие красотки. И все до беспамятства влюблены в этого старого сердцееда! Знаете, когда Андре влюблялся, он становился почти по-детски веселым. «Так-так, еще одна!» — говорила я себе. Я не подавала виду, но мне было больно. Я чувствовала себя уязвленной, а часто и униженной. И тогда я забывалась в музыке. Иногда Андре приводил в дом молоденьких студенточек. Я слышала, как они смеются в кабинете, как хихикает девица. Стиснув зубы, я повторяла самые трудные пьесы для виолончели. Я подолгу занималась, а потом уходила спать.

Щеки у Алисы пылают.

— Да, Жак, я всю жизнь промучилась с этим человеком! Боль. Отвращение к самой себе. Ненависть! Но в то же время — страх его потерять. Знаете, Жак, у меня тоже был другой мужчина. Дирижер. Он любил меня. Он был великолепным любовником. Я могла уйти к нему, жить с ним. Но я осталась с Андре, как будто… В общем, сама не знаю.

Алиса сделала глубокий вдох, широко раскрыв рот, словно ей не хватало воздуха.

— Хотя нет, знаю! Все годы нашей совместной жизни я обещала себе, что когда-нибудь посмотрю Андре прямо в глаза и скажу, что никогда, никогда его неверность не была для меня тайной. Я хотела вскрыть этот нарыв, понимаете? Хотела, чтобы он наконец перестал считать меня дурой! Хотела наконец заговорить! Мне надо было, чтобы он узнал, что я все всегда знала! Мне представлялось, что после того, как мы все друг другу скажем, у нас все сможет наладиться! Но он умер! А я с ним так и не поговорила. И он так до самого конца все и скрывал! А я так до самого конца и промучилась! Все эти годы мы с Андре просто жили рядом. Не вместе, Жак, вам это понятно?

Я поставил на стол блюдечко с пустой подрагивающей чашкой. Я не стал говорить, что понимаю. В который уже раз я искал в словах Алисы намек на объяснение того, что за пару мы с Жюльеттой составляли в течение многих лет. У нас тоже была нерасторжимая и невероятная пара. Бесплодная пара. То сплав на разрыв, то разрыв воедино.

Подойдя к большому письменному столу, Алиса спросила, хочется ли мне послушать записи Андре.

— Вы будете удивлены: он словно окажется здесь, рядом с нами. Сейчас я расшифровываю все его лекции о «Теодицее». Он тогда имел огромный успех. Ни одна аудитория не могла вместить всех желающих.

И, не дав мне ответить, она нажала на клавишу магнитофона. Кошка устроилась у меня на коленях. Комнату заполнил голос профессора Ламара. Низкий, мощный, то непререкаемый, то насмешливый, то чарующий. Я понял, что Алиса так все время и живет под аккомпанемент этих ученых речей, набожно воспроизводя каждую фразу, каждый оборот. Отмечая каждую паузу и каждый вздох.

Старая дама замерла, закрыла глаза и млела, как старая студентка. Мне поневоле приходилось слушать. «…Красота, строгость, грозная действенность такой системы, как у Лейбница, — заходился в восторге оратор. — И как же окарикатурили эту философию!»

Мне не хотелось показывать Алисе, что все это мне нимало не интересно и слегка начинает раздражать, и потому я довольствовался тем, что поклевывал теологические крошки: «Совершенный Бог», «залог согласия между возможными…». Профессор, полностью в себе уверенный, задавал вопрос за вопросом: «Но что произошло бы, если бы Бог, вместо того чтобы выбрать наилучший из всех возможных миров, не выбрал бы ни одного? Если бы позволил им всем существовать, не заботясь ни о конечной цели, ни о глобальной связи?» Подобно танцующей змее, эта загробная речь, извиваясь, поднималась над магнитофоном. Она пыталась проскользнуть даже в мое рассеянное ухо, вползти в мой отуманенный мозг и в самый неожиданный момент ужалила, пробудив внимание: «Тогда каждый из миров был бы всего лишь бессвязным набором крохотных событий, происшествий из газетной рубрики, которые можно было бы пересказывать всевозможными способами. И никакой больше предустановленной гармонии! И никакой конечной цели! И вместо великого Принципа Самонадеянного Разума — всего-навсего мелкий принцип вечного романического вымысла!»

В устах Ламара слово «романического» прозвучало ругательством. Мне хотелось заткнуть ему рот, но он продолжал: «То, что я называю, разумеется, только между нами, „принципом романического вымысла“, ведет к тому, что все рассказанное всегда может быть рассказано по-другому. Согласно этому принципу, не существует единого мира, симфонического и лучшего, чем другие, но существуют миллиарды и миллиарды миров, и каждый из них звучит какофонией! Это похоже на репетицию оркестра, у которого нет дирижера, а музыканты не знают, какую пьесу должны исполнять. К счастью, Лейбниц…»