Повесть о плуте и монахе - Илья Бояшов Страница 29

1

А пройдоха в те годы забыл о товарище.

Подвернув ногу, прихрамывая, рассказывал по базарам и рынкам о своих страданиях, да так жалобно, что не одна кухарка пускала слезу, не одна девица, принимаясь вздыхать, опускала в фуражку ассигнации, а то и зазывала, жалостливая, к себе пригожего мужика.

Однажды, когда собрал Алешка толпу и просил пожалеть покалеченного, один из прохожих, протиснувшись, вдруг спрашивал:

– А не тебя, мил человек, встречал я на вокзале Киевском? Не ты так управлялся там с картишками? Ловко убегал от обманутых торговцев, знатно перебирал вот этими ногами, мчал, словно ветер, прихватив под мышкой костыль?

На то, не изменившись в лице, вскричал Алешка:

– Точно так, ваше благородие! То-то попадался я вам, когда были вы важным господином, с тросточкой… Сиял мундир ваш, сверкали золотые погончики!

Смутился тот, отступая, бормотал, отнекивался:

– Да что ты мелешь такое, поганый дурень, что несешь – разве был я когда благородием? Самый я что ни на есть трудящийся!

Кричал вслед напуганному Алешка:

– Не иначе, вышла ошибочка! Сочинил он и спел частушку:

– Богачи вы богачи,

Аржаная каша.

Поколейте, богачи,

Будет воля наша…

Себе под нос заметил:

– Нынче можно быть вором лапотным, кабацким прощелыгой, неприкаянным гулякой. Спас Господь – не уродился я царским сыном!

Вновь отправился он за Веселией!

2

Бродил по деревням да селам, но куда ни совался, куда ни наведывался – видел одно: голод да заколоченные избы. Редко когда перепадал ему ржаной сухарь. Сокрушался Алешка:

– Рановато комиссары трубили о рае земном – то-то не сыскать и г…на по нынешней Руси!

Заглянув в одну деревню и мечтая об отрубях, увидал небывалое зрелище: повсюду там стояли столы да лавки, на столах дымились жареные курочки, свинина с телятиной. Ущипнул себя за ухо плут, укусил за палец, не в силах поверить. Ломал он голову, как присесть к тем столам. Однако с удивлением рассмотрел – лица сидящих мужиков были угрюмы и заплаканы. Плут спросил:

– Скажите, мужички, отчего ваша тоска при таком изобилии? Если то поминки – никогда не встречал я таких обильных поминок. Не святой помер, не преставился угодник? А, может, видный безбожник приказал справить по себе угощение?

Отмахнулись безутешные мужики:

– Никто у нас пока не помер. Все, слава богу, живы.

И при этом многие плакали. Возле лавок на животах лежали объевшиеся псы. Не мог больше сдержаться Алешка:

– Угостите странничка! Ему отвечали:

– Нам все равно – присаживайся.

Набросился тот на еду и захрустел бараньими косточками, уписывал свининку, сопел так, что мужики на него оглядывались.

Глотал в три горла плут, не пережевывая, едва переводя дух, пододвигая к себе все новые миски. Ополовинив бутыль самогона, решил странник:

– Коль нет покойника, отчего не порадоваться мне такому обеду?

Откашлялся и готовился уже вытащить гармошку. Замахали руками скорбящие мужики, завопили бабы:

– Что же ты, сукин сын, не видишь, как капают наши слезы? Убирайся, покуда цел, окаянный насмешник, – ишь, вылупился на людское горе, оскалил свою пасть.

Плут удивился:

– Мужички гостеприимные, поведайте, в чем ваше горе? Отчего плачете, поедая жареных поросят, запивая пивом телятину? Правду молвлю – сколько нынче ни бродил по Руси, нигде не встречал такого изобилия, попадались мне одни ломаные плетни, прошлогодняя солома! Неужто права комиссарская власть – есть-таки земной рай?!

Ответили ему:

– Слушай, бестолковщина. Да разве можно когда у нас на Руси едать в три горла от радости? От великого горя мы объедаемся, в большой печали выкатили последние бочки. Пройди по нашим дворам, по хлевам и сараям – не встретишь уже ни одной скотинки, нет никого, кроме мышей и кошек, кроме брехливых псов. Все нами заколото, зарезано, последних кур бабы дожаривают, последних утиц нам скармливают. Как узнали мы – забирают всю живность комиссары в колхозные хлева – решили – лучше съесть нажитое добро, чем отдать начальникам. Вот и объедаемся! Не вкушать нам так больше в жизни, не пивать так пива!

И продолжали мужики из последних сил заглатывать куски. У многих были уже навыкате глаза. Приносили им зареванные девки все новые кушанья. Ели они и, плача, приговаривали:

– Комиссаров не обманешь – коль спрячем что, все равно ими отыщется, так уж лучше один разок досыта нагуляться!

Завыл тогда и Алешка. Его спросили:

– Отчего ты, глупой, льешь слезы? Тебе-то что, беспорточному? Ешь и радуйся!

Покаялся плут:

– Всех я дурю, обманываю, но есть то, что и мне обмануть никак невозможно!

– Что же это?

Похлопал Алешка по своему набитому животу:

– Вот что неподкупнее всех комиссаров! Как ни дури его, ни уговаривай, нынче успокоившись, назавтра уже погонит меня на пропитание! Его-то не обмануть, не усовестить… И не набить впрок!

Так, уставившись на столы, ломящиеся от угощения, не в силах больше проглотить ни кусочка, ревел белугой.

3

Монах в то время оказался заживо погребен в черной яме – примерзал он к стенам, покрывался инеем. Вода при дождях доходила до горла узника. В том каменном мешке даже крысы бегать не отваживались. Охранники наклонялись иногда над ямой:

– Сидеть тебе здесь до самого коммунизма!

От цинги шатались зубы монаха, пухли десны – но не слышно было от него ни стона, ни жалобы.

Один охранник слюбопытничал:

– О чем, монашек, думаешь? Что утаиваешь?

Монах отвечал:

– Не за телом моим немощным поставили тебя приглядывать? Карауль живот мой, но не душу! Душа – не забота тюремщиков. Ей разве прикажешь остаться подле костей?

4

А плуту на базаре повстречался торговец, поклявшийся бочонок пива выставить тому, кто скажет – что дороже всего на свете.

Собралась возле бочонка толпа. Выбрался из нее покалеченный красноармеец:

– Самое дорогое на свете – счастье простого люда! Не пожалел я самого себя ради этого счастья. Вот пробита голова, и нога прострелена, от руки осталась культя. Не дорога заплачена цена?

Вмешался тогда один нищий:

– А по мне, быть безногим, безруким, были бы великие деньги! Как большевики за счастье не сманивают, нет ничего дороже золотишка. На том земля держалась и держится!

Засмеявшись, Алешка сказал: