Дерево на крыше - Виктория Токарева Страница 29

Лена молчала. Потом сказала:

– С тобой жить нельзя. И умереть нельзя.

Александр рассчитывал, что Лена его утешит. Найдет какие-то слова. Все-таки писатель. Слов много знает. Но Лена почему-то не захотела утешить. Сказала злую правду. Кому она нужна в такие минуты…

* * *

Время шло. Дни наматывались один на другой, как клубок ниток. Александру не становилось легче. Наоборот. Тоска по Марго усиливалась. Становилась непереносимой.

– Сунь руку в огонь, – советовала Вера. – Физиче–ская боль перебьет душевную.

Этот рецепт Вера вычитала в романе у Маркеса «Сто лет одиночества».

Александр вначале не обратил внимания на дурацкий совет своей жены. Потом поразмыслил: зачем жечь руку, когда можно сделать необходимую операцию.

Александру давно советовали вырезать желчный пузырь, забитый камнями. Александр все не мог найти время для операции, да и что за удовольствие: ложиться под нож. А сейчас – самое время под нож. Страх перед операцией, сама операция, наркоз, швы – все это оттянет его от боли душевной. Он будет бороться, выживать и вы–здоравливать. Выплывать в другие воды.

Александр лег в больницу. В больнице ему понравилось.

Врач – волосатый еврей в расцвете сил, производил убедительное впечатление. Он успокаивал: операция не сложная, все равно что удаление аппендицита. Быстро, не больно и не опасно.

Вокруг порхали медсестры. Самая ловкая – Танька по фамилии Дабижа. Фамилия похожа на имя.

Однажды во время дежурства Танька спросила:

– Хотите мои зубы посмотреть?

– Зачем? – удивился Александр.

– Ни одной пломбы…

Не дождавшись согласия, Танька широко разинула рот. Зубы были действительно один к одному, новенькие, как из магазина, безукоризненно белые и чистые. Александр подумал невольно, что Танька вся такая – новенькая, промытая молодостью. В животе стало горячо. Ему остро захотелось ухватить Таньку и затолкать под одеяло. Но на завтра была назначена операция. Это остановило. Александр не боялся операции. В операционную пошел легко, как за сигаретами. И очень удивился, когда, отойдя от наркоза, погрузился в боль и в тошнотворное состояние. Из живота торчали трубки.

Александр спросил врача:

– Почему так больно?

– А что же вы хотели? – ответил врач. – Полостная операция, вмешательство в печень…

«Обещали одно. На деле вышло другое, – подумал Александр. – Везде обман и лохотрон».

– Терпите, – сказал врач. – Вы же мужчина…

Танька делала уколы – обезболивающие со снотворным. Александр засыпал, но и во сне ему было больно и тошнотворно.

Через несколько дней Александра отвезли в перевязочную и вытащили из живота трубки. Желчь должна была пойти по своим естественным протокам и участвовать в пищеварении. Но желчь пошла в брюшную полость. Редкое осложнение, которое называется желч–ный перитонит.

Чего боялись, то случилось. Пришлось делать повторную операцию. Заново разрезать, промывать и по новой вставлять резиновые трубки.

Врач матерился. Он знал, что ему за этого больного надерут задницу, намылят шею, и хорошо, если не снимут с работы.

Врач третий час работал над распростертым телом Александра: промывал, промокал, обрабатывал нужными растворами.

Лицо Александра разгладилось. Он умер.

…Александр ехал на поезде и смотрел в окно. Поезд углубился в тоннель, продолбленный в горе. В конце тоннеля – слепящий свет. Свет приближался. И тут появилась Марго – не прежняя, молодая и красивая, а послед–няя – старая и больная. Она увидела Александра и вскинула руку. Отмахнулась. Ее жест значил: «Нет, нет, ни за что…» Поезд затормозил. Остановился. Потом медленно двинулся в обратную сторону. Выплыл из тоннеля.

Александр открыл глаза. Над ним висело лицо Таньки Дабижи. А в отдалении маячило лицо второго режиссера Алика Пахомова. Алик шевелил губами, и Александр по губам понял, что Алик матерится. Волнуется.

Александр слабо улыбнулся и едва заметно подмигнул. Алик замер на полуслове.

Александр вернулся с того света и снял пафос трагедии. Александр не любил, когда «слишком». Все должно быть в меру, ибо мера – это и есть талант.

Лена ходила по Франкфурту, Гамбургу и Кельну.

Шел восемьдесят шестой год. У немцев был большой интерес к России, ко всему русскому, в том числе и к литературе. Приглашали, платили, гуляй – не хочу. Потом интерес к русским иссякнет, но это потом.

В каждом городе были свои достопримечательности, но Лену интересовали только магазины. Лена до сорока лет одевалась во что ни попадя – в то, что удавалось перекупить у спекулянтки. Доставался дешевый хлам, пропущенный через третьи руки. И вдруг – сказка венского леса. Вокруг – сады Семирамиды, и денег хватает на все. Лена решила одеться с ног до головы. Она выскочила, как из голодного края. Наша страна и была голодным краем, а каким же еще…

Лена купила себе каждодневное, выходное, спортивное – на десять лет вперед. Купила своей дочке – на пять лет вперед. Бабе Поле – до конца дней и в гроб. Сергею – с ног до головы. Кто же ему еще купит.

Сережины родители впали в бедность, жили на одну только пенсию, вернее, на две пенсии, но это – кошкины слезы. Государство разорило всех и каждого. Заказное банкротство. Лена купила и родителям. Маме Сергея она приобрела модную кофточку, расшитую бисером. Свекровь – вечная женщина, и ее неудобно было оскорбить чем-то старушечьим.

Напоследок Лена зашла в дорогой магазин и купила джинсы для Александра – черные, плотные, на все времена. Александр – человек публичный, на него смотрят, он должен быть лучше всех. Он и есть лучше всех. Простой и сложный. Многослойный. Алкаш и гений. И ангел-хранитель. Он охранял Лену от себя. Вы–шла бы за него замуж, и прости-прощай литература. А ее дочка бегала бы за бутылкой в винный отдел гастронома и стояла в длинных очередях из хмурых мужчин в серых пальто.

Лену миновала чаша сия. От Александра ей достались любовь и талант. И сама она дарила Александра тем же самым: любовью и талантом. Сверкающие страницы жизни…

Мелькнула мысль: купить что-то Вере. Но что? Вспомнился драный халат. Может быть, купить новый, вместо того. Халат – вещь удобная. Однако ни в одном из немецких городов халаты не продавались. В Германии нет такой продукции.

Александр вернулся из больницы похудевший на семнадцать килограммов. Шея стала тонкой и дряблой, как у индюка. В глазах стоял глубинный страх. Вера ходила на цыпочках, не смела беспокоить лишний раз. Иванушка сидел в комнате Марго, теперь это была его комната, играл на дудке, как пастушок. Дудку он купил на Арбате у народного умельца.

Вера просила:

– Не гуди…

Но Иван гудел. Проси не проси, как об стену горох.