Смотри: прилетели ласточки - Яна Жемойтелите Страница 29

* * *

С течением времени сердце примиряется с теми, кто тебя предал. И начинает казаться, что первые лет двадцать пять жизни и были собственно этой самой жизнью. Простые, но яркие радости, взлетающие до неба качели, мороженое в вафельном стаканчике как лучшее лакомство, приправленное безусловной любовью целого мира к тебе, когда все вокруг только и заняты тобой, твоими успехами. А потом, напорхавшись вдоволь, вот так усаживаешься на ветку и вдруг понимаешь, что, в принципе, можно уже помирать, потому никто от тебя давно ничего не ждет, что выросли новые люди, которые заполонили собой все свободное пространство и которым ты на фиг не нужен.

Теперь каждое новое лето Надежда Эдуардовна, Наденька, которой так и не удалось окончательно повзрослеть, путешествовала уже не для того, чтобы увидеть новые места, а только для того, чтобы встретить тех, с кем рядом когда-то жила, кто помнил ее совсем юной. Хотя ей до сих пор говорили, что она выглядит юной. И всякий раз перед сном, когда запивала сердечную таблетку водой, на ум ей непременно лезли строки: «Летели дни, кружась проклятым роем…» Вероятно, потому, что дело обстояло именно так: засасывала проклятая круговерть будней, из которой она едва успевала выдернуть голову, как тут же захлестывал поток суетных, никчемных, в сущности, дел. И только когда угасал очередной день, хотелось ненадолго придержать его: куда ты? Мы же с тобой толком ничего не успели…

Вылазки в действительность, то есть осознанные вылазки, когда она ясно ощущала свое присутствие в мире, случались неожиданно, как если внезапно загорался яркий фонарь на темной дороге, и тогда казалось, что некто большой и страшный, который заранее решил все за нас, намеренно выхватывал ее из темноты. И ничего другого не оставалось, как только двигаться вперед, потому что ничего иного вот именно что не оставалось. Она руководила отделом в крупном информационном холдинге, хотя само название «холдинг» звучало смешно для провинциального городка, сермяжная сущность которого с годами проявлялась все яснее. Рабочая слободка, признававшая в качестве досуга только пьянство и простые развлечения вроде телесериалов или концертов приезжих артистов. Стихи она не забросила, у нее вышло несколько сборников, и творческие вечера регулярно случались в городской библиотеке. Только теперь, возвращаясь после выступления домой с букетом цветов, она намеренно замедляла шаги, потому что спешить было некуда и никто не радовался ее успехам. Более того, она однажды обнаружила, что уже не хочет ярких нарядов, к которым всегда питала настоящую слабость, потому что не с кем поделиться радостью от обновки: мамы больше не было рядом, и с ее уходом обнаружилось не только настоящее одиночество, но подлинное сиротство и настоящая бессмысленность бытия, когда на работу она ходила только в поисках хоть какого-то смысла.

Однажды случилось так, что творческий вечер в библиотеке окончился очень поздно, и к остановке она шла вместе с последним читателем, молодым человеком лет двадцати пяти, который задавал ей из вежливости ничего не значащие вопросы. Они поднялись знакомым путем по влажным ступенькам и дальше пошли короткой аллеей, усыпанной кленовыми листьями. В этот день как раз грянула настоящая осень, которая, по обыкновению, не оставляет никаких надежд даже на мимолетное возвращение тепла. Короткое и твердое НЕТ, которое все же приходится принять, как и неминуемое наступление сумеречной зимы… И вот в некоторый момент на этой темной аллее ей вдруг совершенно явно представилось, что все это уже было однажды. Она точно так же возвращалась той же тропой из библиотеки, а рядом с ней шел молодой человек лет двадцати пяти – давно, когда она еще училась в университете. Они говорили о чем-то маловажном, потому что ни о чем ином люди не говорят по пути на остановку, и ветер осени так же безжалостно и безответно срывал с деревьев яркие желто-красные листья. Летели дни, кружась проклятым роем… Дни или желтые листья, подобные листкам календаря? Сравнение затасканное, конечно, но ведь так оно на самом деле и было. Космический ветер последовательно и неумолимо срывал дни один за другим, и они уносились неизвестно куда, растворяясь в бездне прошедшего времени.

И тогда, давно, ей представлялось так, что двадцать пять лет – это кошмарно взрослый возраст, до которого она, может, еще и не доживет. И что молодой человек, который шел к остановке вместе с ней, наверняка знал что-то такое, чего не знала она. Не в смысле гуманитарных наук, а в том смысле, как вообще устроена жизнь. И что когда-нибудь она тоже об этом узнает и тогда наверняка станет очень серьезной женщиной с закрученными тугим узлом волосами. И вот, вынырнув в реальность и осознав себя вновь в той же ситуации и в том месте, она вдруг с ужасом осознала, что так ничего и не успела понять о том, как устроена эта самая жизнь. И что молодой человек, который идет рядом с ней, на самом деле еще очень молодой человек, поэтому что вообще может он понимать…

Потом у него в кармане зазвонил мобильник, и он ответил, утверждая во Вселенной свое время и место, что вот сейчас идет из библиотеки, да, той самой аллеей, и скоро будет на остановке, и чтобы она шла ему навстречу. И на какую-то долю секунды Надежде Эдуардовне, Наденьке, стало непонятно, а почему есть еще какая-то она? Потом они вышли к автобусу, и все это сразу кончилось. Навалилась промозглая тоска обычной осени. Листья чавкали под ногами грязными мокрыми тряпками, и Наденька подумала мимоходом: «А что это я?..»

Летели дни, кружась проклятым роем… Еще одна осень, как твердое короткое НЕТ.

В тот вечер ей позвонил Вадим Сопун, чтобы поздравить с их серебряной свадьбой. И Наденька от души рассмеялась, потому что в свою очередь смеялся он. Почему-то им обоим было очень смешно оттого, что они поженились двадцать пять лет назад. Вадим предложил встретиться завтра, отметить событие, например, у него дома в шесть. До этого момента они не разговаривали лет десять друг с другом. Правда, при встрече на очередном вираже ленты Мебиуса здоровались, но только кивком, и продолжали двигаться каждый в своем направлении.

Наденька знала, что вскоре после возвращения из Москвы Вадим снова женился, причем на женщине, случайно подвернувшейся под руку. Она белила потолок в его доме на Старой Петуховке и клеила новые обои. Через год у них родилась дочь, которую назвали Надеждой, чему Наденька очень удивилась, но Вадим объяснял всем вокруг и даже вывесил пост в соцсетях, что это действительно его последняя надежда, поэтому дочку назвали никак не в честь Надежды Эдуардовны Балагуровой, не подумайте ничего такого. Надежда Эдуардовна, сволочь, не пропустила в печать его публицистику, которая затем размножилась на московских сайтах и за которую ему даже дали премию, а то и две, так что плевать нам на Надежду Эдуардовну… Вскоре после родов новая жена Вадима пристрастилась к бутылке, а еще через год умерла, потому что у нее открылась застарелая язва желудка, а от плохой водки случилось прободение… Наденька только удивлялась, зачем же Сопун женился на этой малярше и что могло быть у них общего, кроме ребенка. Вадим по-прежнему обитал в доме на Старой Петуховке вдвоем с дочкой, которая уже ходила в школу. Несколько лет назад Наденька встретила их в парке, на детской площадке. Наденька-вторая возилась в песочнице, не обращая внимания на прохожих, целиком занятая песочными замками. Наденька неожиданно для себя окликнула ее: «Наденька!» Девочка подняла головку и посмотрела прямо на нее черными смышлеными глазками. Стряхнув морок, Наденька поспешила дальше, не пожелав задерживаться.