Стеклобой - Михаил Перловский Страница 28

Устали сильно, вернулись за полночь, и торжественно договорились никому не рассказывать о поездке, так далеко никого из нас, конечно, не отпускали. Бабушка встречала меня на середине нашей деревенской улицы, ночью всегда похожей на разлившуюся реку с огоньками домов, гуськом пришвартованных за заборами. Бабушка стояла так неподвижно, что я спутал ее с одним из кустов сирени. Но куст смачно огрел меня по шее полотенцем и повел ужинать, приговаривая непоследовательно: «До кондрашки меня довести собрался? Я для кого клубнику наложила?» Дед, стараясь смягчить непримиримую суровость бабушки, дружелюбно ворчал на заднем плане. Сначала бабушка ни о чем не спрашивала, а не торопясь, как бомбардировщик, кругами заходила на противника.

Она подробно расписала мне вечерние боевые действия — как с соседкой дошли аж до овощехранилища, как по темноте бегали к бетонке, да так, что у соседки убежало варенье. Зайдя на очередной вираж и сбросив на мои позиции клубнику, она стала бить в лоб всего одним вопросом: «Куда вы ездили?» Она не жалела себя, она грозила и увещевала, но я держался изо всех сил. С каждым вопросом небольшая эта тайна про кладбище распирала меня все больше и требовала выхода. Бабушка приготовилась к решающему штурму, но я проглотил клубнику с молоком, загоняя тайну поглубже, и лег на веранде. Еще долго на кухне возмущенно звенела посуда, иногда бабушка прерывалась, чтобы глухим шепотом спросить деда: «Что ж ты не поговоришь с ним?» Дед пришел, долго скрипел длинными досками пола, нарочито ругался на остов старой радиолы и, наконец, улегся на соседнюю койку. «Ну что, Митяй, куда летали?» — спросил он тихо из темноты, и тайна сама собой вынырнула из меня.

С утра бабушка выдала в мою честь такой салют обвинений в бессовестности, что дед виновато и тихо позавтракал и поспешил скрыться в направлении пригородной электрички. Я оправдывался, но выдержать этот натиск было невозможно, поэтому я сам вызвался съездить в дальний магазин за хлебом. Ноги приятно ныли после вчерашнего путешествия, и встречный ветер унес все бабушкины обвинения.

В магазине от меня как от зачумленного отшатнулся толстый пацан, который по дороге на кладбище все время отставал. Прозвучало весомое слово «бойкот», а затем и «предатель». Оказалось, мама пацана заглядывала к нам с утра за солью. Обидно это было слышать именно от него, потому что вчера он ныл и ехал последним. И вчера мне было даже немного приятно ждать его, ощущая свою силу и быстроту, а теперь вот хотелось провалиться сквозь землю.

Неделя тянулась томительно. А в выходные приехал отец, и я с тоской принялся ждать очередного разговора по-мужски. Но по-мужски отец вдруг заговорил с дедом и бабкой, плотно прикрыв дверь на веранду. Мне, разумеется, было слышно все. Там, за дверью, я был уже взрослым парнем, которого стыдно отчитывать за ерунду, и нечего растить из него рохлю и домашнего мальчика. А если он захочет сломать себе шею в темноте на незнакомой дороге — это его право. Как взрослый парень, я посмотрелся в зеркало шкафа — одиннадцать лет показались мне солидным возрастом. Но я рано радовался — с моей стороны двери я оказался для отца слюнтяем, и стыдно быть слюнтяем, и если уж решился на поступок, нельзя трепаться, о чем не надо. И если я хочу ломать себе шею, то пусть я буду ломать ее молча. Затем он обидно обозвал деда с бабушкой бестолковыми стариками и велел не слушать ничьих советов, если я точно знаю, что делаю. Было жалко и стариков, и себя.

А через два дня, за которые я так и не смог выбрать, кто же я — взрослый парень или слюнтяй, в деревню приехал новенький. Невысокий, плотный, в круглых очках, он как ни в чем не бывало подошел ко мне возле мостков и деловито спросил: «Местный? Где военная часть, знаешь?» К вечеру рядом с домом пружинщиков мы встретили деревенских. «Не дрейфь, через два дня сами будут за нами бегать», — небрежно сказал он, и мы пошли им навстречу. Деревенские крикнули что-то обидное, а этот новый парень, недолго думая, двинул главному крикуну в глаз.

Ты знаешь, Макс и потом не любил долго думать в таких случаях.