Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев Страница 28

– У меня? – удивилась мама.

– А что? Вы-то что ж, креститься не собираетесь?

– Я?

– Ну знаете что, – сказал отец Михаил с легкой улыбкой. – Так я все-таки не согласен. Или давайте все вместе, или никак.

Они вышли из церкви, и мама вдруг куда-то пошла, отдельно от них, недалеко отойдя от дороги, взяла снега в руки, сняв перед этим перчатки, и похлопала этим снегом себя по щекам.

– Ну Нюша… Ну девочка… – сказала она и вдруг рассмеялась.

В восемь утра Оля осторожно постучала в дверь и вошла в номер. Мама уже была одета, а они с Кожемякиной еще лежали.

В руках у Оли был сверток – в газетке, перевязанный веревочкой.

Она развернула его и показала три белые нательные рубашечки – простые, белые, не новые, но стираные и поглаженные.

– Ну а где вы тут достанете? – просто сказала она. – В магазине? У нас магазины знаете какие?

Мама велела им быстро вставать и мерить рубашки. Сама ушла в ванную.

– Как влитая! – доносился оттуда ее голос. – Спасибо тебе, Олечка! Ты наша спасительница.

Хорошее настроение у мамы сохранялось почти весь этот волшебный день. Она шутила, смеялась, обращала их внимание на то, что сегодня впервые чуть ли не за месяц выглянуло солнце, и это хороший знак, от нее вдруг запахло духами, и вообще она была очень красива, несмотря на то что сменила свой шелковый батник с розовыми цветами по бледно-зеленому фону на простую белую рубашку.

Пожалуй, был только один момент, когда она несколько посуровела и осунулась, – когда Оля шепотом ей объяснила, что нужно «снять чулки» и встать ногами в таз с водой.

Ничего этого мама не знала.

Она села на какой-то стульчик, отвернувшись от всех, и стала деловито снимать колготки, что было нелегко в переполненной церкви (на сей раз она была переполнена).

Вид мамы, снимающей прямо при всех колготки, потряс Нюшу и Кожемякину.

Все-таки она была уже взрослой женщиной, а они-то девчонки, на них никто и внимания даже не обратил, хотя им пришлось делать примерно то же.

Нюше казалось, что в церкви наступила какая-то грозовая тишина, когда мама наконец, справившись с этим делом, аккуратно положила колготки и спокойно встала со стула.

Вообще Нюша мало что запомнила, кроме этого момента, – восприятие было настолько обостренным, что она чувствовала себя как в тумане, на какой-то другой планете, а подруга Кожемякина, напротив, внимательно смотрела вокруг и все старалась запомнить.

…И вот она встала ногами в этот огромный таз, и на голову ей пролилась жидкость, и стало свежо и ясно, и над ней произнесли молитву, и нарекли ее Анной, и дали ей именинный день, день ангела, и Оля (крестная мать) ходила вокруг с книгой и что-то приговаривала, постоянно путая слова, и тут все кончилось, и нужно было уходить, что было даже как-то обидно.

Она помнила, как поцеловала свой крестик и в этот момент подумала, что все это так и должно быть и Бог действительно есть, не зря она Его позвала тогда, на даче, когда ей было пять лет.

Когда они уже пришли в себя, и опять надели колготки, и стали даже как будто прежними, и вышли на улицу, отец Михаил вдруг выскочил их проводить.

– Елена Васильевна! – окликнул он. – Нюша! Лена!

Они подошли, он снова всех перекрестил, дыша морозным мартовским паром.

– Ну вы… приезжайте. И, конечно, найдите в Москве батюшку, это обязательно. Понимаете, обычно ведь люди готовятся, постятся, читают книги, изучают, так сказать, историю вопроса. У нас с вами это… несколько по-другому получилось. Немного вдруг. Но… раз такое дело.

– Спасибо! – тихо сказала Нюша.

– Я никогда вас не забуду, отец! – сказала мама.

И тут покраснел он.

– Ну что вы, что вы…

– А ты тоже приходи, дочь… – строго обратился он к Оле. – Не забывай. Теперь на тебе духовный долг.

Еще раз перекрестив их всех, он закрыл за собой тяжелую дверь. И они оказались на улице.

– Ну что, ты теперь другой человек? – спросила ее мама в поезде. И улыбнулась. Она не ждала ответа.

Позднее, когда я познакомился и подружился с Нюшей Линдер, она рассказала мне еще один случай из своей жизни. Это у нас будет ну что-то вроде эпилога, что ли.

– Понимаешь, – сказала она, – несколько долгих лет я жила как в тумане, было очень тяжело, ну потому что я просто не знала, а что же теперь я должна делать, да, я читала Библию, но священника по-прежнему не было, ни исповеди, ни причастия. И вот меня очень мучила эта мысль о грехе, понимаешь?

Я кивнул.

– Вот был такой случай. Мы с Петей, это был мой мальчик, поехали куда-то, на какую-то встречу, с каким-то преподавателем, и я почему-то должна была ехать вместе с ним, и на обратном пути мы попали под страшный ливень, я вымокла до нитки, и вот мы зашли к нему, в родительскую квартиру, в Новых Черемушках, родители были на даче, я все с себя сняла, надела какой-то чужой халат и стала гладить платье, чтобы оно скорей высохло. И тут раздается поворот ключа в двери! Они приехали!

А я в халате его мамы…

Ты не представляешь, конечно, все было очень мило, меня поили чаем, успокаивали, но я все никак не могла остановиться, я рыдала, рыдала, я не могла остановиться, мне было так обидно, ведь ничего не было, понимаешь, вообще ничего, но был грех, я постоянно думала, что живу во грехе, что это страшнее всего, что я крещеная, а живу без исповеди и без причастия, во грехе… И вроде все было хорошо, но я никак не могла избавиться от этой мысли. И тогда…

Нюша курила и смотрела на меня.

– Да ладно, что ты… – сказал тогда я, боясь, что она и сейчас заплачет.

– Да… – сказала она. – И тогда я пошла в первую попавшуюся церковь. Просто шла по улице и зашла. Вот так было. Вот так. А потом я вышла замуж, пошли дети, и я воцерковилась. Да.

…Мы в тот день попрощались, она пошла к себе домой, а я к себе. Нюша шла по улице спокойно, чуть семеня, и смотрела себе под ноги. Сколько я ее помнил, она всегда носила эту иссиня-черную челку, нависающую над прозрачными серыми глазами.

А я смотрел вслед ей и думал про то, что Бог есть. Вот тот самый, который тогда на даче. Во всех других я почему-то не верю.