Город не принимает - Катя Пицык Страница 28

– Он украдет детей.

Ее воспаленные глаза вмиг обильно налились слезами.

– Лиличка, что же делать? – прошептала она как-то странно, с взвизгом, будто ее внезапно прорезала боль в животе. Сгорбившись, она скомкала руками подол.

Зубарева тут же прижала к пепельнице бычок и знаком показала нам с Юрой уйти. Мы поспешно встали. Дверь захлопнулась. И сразу за тем в кухне раздался нечеловеческий адский крик. Ульяна металась в замкнутом пространстве, как дикая птица. Добивала остатки посуды. Колотила в застекление двери.

– Пусти! Пусти меня!!!

Я уткнулась в колени и закрыла уши руками. Но эти вопли пронизали не то что ладони – стены. Дом раскалывался. Мне представлялось разъятие материи. Проходя через препятствия, звуковая волна разобщала молекулы. Даже через подушку, которой я накрыла голову, было слышно, как Ульяна кричала, захлебываясь слезами и слюной.

– Почему?! Как я могла так поступить с собой?! Как я могла выйти за него замуж?! Как я могла так поступить с собой?! Мой бедный папа, мой бедный папа, Лиличка, мой папа! Он все видел, он видел оттуда, он видел, как я совершила над собой надругательство, он видел, как я выбрала именно этого мужчину, господи, какой позор, какой позор, какую боль он испытал, увидев, что я сделала с его любимой дочерью, господи…

Наверное, истерика продолжалась не более пяти минут. Но мне казалось, что я сижу под подушкой час. Сижу под дверью стоматологического кабинета и слушаю, как за стеной человека сверлят живьем с головы до ног. Когда же сумятица на кухне наконец прекратилась, Зубарева выглянула к нам. Блузка ее была надорвана, прическа растерзана. Бусы запрокинуты за спину. Она протянула Юре свой кожаный надушенный сбитый бумажник и отослала нас за водкой.

На следующий день Ульяна уехала в Старую Руссу. Зубарева нашла для нее квартиру в центре. Улица Марата. Ворота во двор на кодовом замке. Консьержка. Цветы в парадной. Две просторные комнаты. Кровать для няни. Газовая колонка. Ванная с окном. Мы с Юрой упаковали коробки за пару дней. К приезду семейства поставили в вазу большой букет сирени. В университете я появилась только спустя неделю после вторжения. И сразу же столкнулась с Истриным в полупустой столовой. По неловкости мы сели за один стол. Адриан Григорьевич смотрел на меня мрачно. Я портила аппетит.

– Вас не было на прошлом занятии.

– Угу, – ответила я с набитым ртом, прихлебывая сладкий чай. – Я плохо себя чувствовала, очень.

– Вы принимаете наркотики? – спросил он.

– Нет. Никогда не принимала. Я против наркотиков.

– Просто… В вас есть что-то… Почему вы всегда себя так ведете? – спросил он неожиданно простым, человеческим голосом, не сценическим, без подачи и широты, спросил, разламывая черный хлеб.

Я не знала, что отвечать. Мне хотелось побольнее уязвить его. Отомстить ему за гордыню, самоуверенность, самовлюбленность. За неуважение к юным, в особенности – к женщинам. Случай выпал более чем подходящий. Кто знал, доведется ли когда-нибудь еще оказаться в частной беседе? По наитию я прицелилась в самое воспаленное место.

– Я очень люблю секс, – сказала я. – Часто меняю партнеров, пробую… Много времени провожу с мужчинами. А секс дает много энергии, сами ж, наверное, понимаете.

Он перестал есть. Откинулся на спинку стула. Погасил дьявольский взгляд. И посмотрел на меня из глубины глазниц.

– У вас проблемы с учебой, – сказал он тихо.

Я молча обмакнула кусочек хлеба в остатки майонеза.

– А зачем вы вообще учитесь? Зачем вам университет? Если так уж тяжело… Какой смысл тратить годы?

Мы помолчали еще некоторое время.

– Зачем вы мучаете себя и нас?! – воскликнул он.

– Не знаю, – ответила я. И это была чистая правда.

Спустя пятнадцать лет я случайно услышала от бывшего однокурсника, что Адриан и Марина поженились, а на восьмом году счастливой совместной жизни почему-то погибли. Остались ли у них дети? Я не спросила. Кроме того, спустя те же пятнадцать лет, читая «Испанскую трагедию», я с удивлением обнаружила, что старик Иероним не исхаживал тысячи городов и стран, а перерезал врагов, не отходя от родного дома. Сначала это вызвало улыбку. Бедный Истрин! Задним числом он оказался обыкновенным полусведущим любителем, шарлатаном, поленившимся прочесть недопереведенную Аникстом трагедию до конца, а может быть, не удосужившимся прочесть ее вовсе. Это было смешно.

Забив имя Адриана в поисковик, я узнала из его биографии, что после армии он три раза поступал в театральный. И все три раза Истрина не приняли «из-за слишком красивой, броской, вычурной внешности». Через неделю, после некоторых размышлений, я поняла, что он читал и Аникста, и всю трагедию целиком на языке оригинала. Он читал, переводил, любил. Он шел по тексту с закрытыми глазами. Да. Но тогда, на лекции, он просто наврал нам. Элементарно наврал. Истрин гнал гофмаршала по миру, подальше от испанского двора, чтобы тот, охваченный безумием, волочил пенный язык по чужой земле, выбивал неизвестные двери, рыскал по площадям, рынкам, турнирам, опрокидывал столы, задирал юбки, рубил портьеры, искал, искал, искал и находил врагов, и доставал из щелей, и без устали резал, и кромсал из них кипящий кровью мясной тартар. Адриан был актером. Несчастным актером, сосланным в беззвучный, плоский, черно-белый, измельченный мир текста. Ожидая, пока мы спишем с доски, Истрин смотрел в окно и видел там вместо нашего пустыря правый берег разлившейся Темзы, столпотворение на мосту, медведей, бьющихся на арене в глубокой грязи, и флаг, поднявшийся над театром «Роза».