Алиби - Евгения Палетте Страница 28

– Так кто же все это сделал? Что питало решимость этих людей? Кальвинистская этика? Иудаизм, с его концепцией избранности? Или это была просто жажда материальных благ? – вдруг спросил Филин, напряженно ожидая ответа, как человек, который и сам знает ответ на вопрос, но хочет, чтобы на него ответили другие.

– Маркс об этом молчит, – отозвался Цаль.

– Он просто констатирует, что большая часть населения Англии вдруг лишилась своего имущества, – опять вставил Филин.

– Вы изучали Маркса? – спросил его Цаль. – Тогда будете помогать мне, с изысканной вежливостью договорил он, не дожидаясь ответа.

– К этому надо добавить, – продолжал Цаль, что становление капитализма есть не только смена государственной власти и правовых отношений. Капиталистическая перестройка – это коренное изменение именно имущественных прав.

– А именно – ограбление большинства населения меньшинством, – сказал Филин, перебив Цаля.

– Главная задача по Марксу это экспроприация крестьянства, – договорил Цаль, теперь взглянув на Филимона и кивком соглашаясь с ним.

Катерина с молчаливым согласием кивнула.

– И вот в России стали внедрять классический образец в форме ликвидации аграрного перенаселения. И осуществлять политику первоначального социалистического накопления капитала, – как хорошо ему известное, сказал Горошин.

– По сути – та же чистка земель. Насильственный отъём крестьянского землевладения, – уточнил Филин.

– А при чем тут капитализм? – неожиданно спросила Катерина. – У нас ведь социализм строили. Всё для всех.

– Теперь вы и сами можете сказать, как именно называлось то, что так или иначе было построено, – сказал Цаль, посмотрев по очереди на всех.

Потом он посмотрел на Филина, и было понятно, что между ними пробежала искра понимания в этом вопросе.

– Правильно, – почему-то сказал Цаль, поглядев на Бурмистрова, на лице которого возникло что-то похожее на озарение – Государственный капитализм.

– Но вот что важно, снова заговорил Пер, – он этот ваш капитализм, государственный или негосударственный, так и не стал классическим ни тогда, ни теперь. И вроде рынок рабочих рук есть. В селах одни бабки остались. И первоначальное накопление есть. А широкого производства дешевых товаров и материальных благ для людей как не было, так и нет.

– Но ведь концепция капитализма противоречит социализму, – вдруг сказал Горошин, в чем-то не согласившись с Пером.

– Для всех – да. Согласен. Но не для государства, слегка улыбнувшись, сказал Цаль и сделал длинную паузу.

– Да у нас никогда и не будет такого капитализма, как вы говорите – английского, – снова сказала Катерина. – Он нам не подходит. Я не знаю, как это правильно объяснить, но чувствую – мы другие.

– Остается думать, что так, – неуверенно сказал Цаль, поглядывая то на Катерину, то на Бурмистрова.

Буров тоже будто хотел что-то сказать. Но его прервал Горошин. – Значит, капиталистического общества у нас нет? – спросил он Цаля.

– Пока, к сожалению, нет.

– Но нравственные и психологические проблемы, связанные с этим становлением, уже есть, – заговорил Филин. – Вопрос первый – что позволило тогда образовавшейся новой протестантской элите уничтожить традиционные формы общественных связей и ограбить большую часть народа, превратив его в товар, в рабочую силу? Вопрос второй – откуда возникло такое глубокое ожесточение?

– Ответ только один, – проговорил Цаль, – упразднив, реформировав тысячелетние заповеди традиционного Христианства, кое-кто захотел реформировать и традиционные формы общественных связей.

– Вот именно, – вставил Филин. – И получается, что капитализм пришел с Реформацией.

– А вот теперь об этике, – сказал Цаль, согласно кивнув Филину.

– Да. Об этике, – с интересом посмотрев на Пера и как-то, не торопясь, повторил Филин.

– Об этике? – переспросил Пер. – Что-то я не вполне понимаю, почему этот вопрос вообще возник. В прошлый раз уважаемый господин полковник сказал мне, что у нас с ним – разная этика. Вы помните, господин полковник? – посмотрел он на Горошина. – Он хоть и военный, но – историк, – поглядел Координатор теперь сразу на всех, впрочем, не ожидая ответа.

Осознав сомнительный выпад, Горошин насторожился.

– Я имел в виду, что у нас с вами – разные психологические установки, разное самосознание, о котором вы так любите говорить, – произнес Горошин, – что, вообще говоря, во многом определяется религией того или иного народа, особенно, если эта религия всегда была второй властью в стране. Не потому ли у нас так жестко и последовательно искоренялось православие? – как-то утвердительно спросил Горошин, глядя на Пера. – Уж, во всяком случае, ваш главный тезис «Успех любой ценой» нам, в силу многих причин, просто не подходит. И даже, в известном смысле, не вполне понятен. Как никогда не станет понятна и кальвинистская этика. Я думаю, большинство живущих в этой стране думают так же.

– Что вы имеете против кальвинизма? – заинтересовано спросил Пер.

– Я ничего не имею против кальвинизма, как ничего не имею против горы Монблан. Это чуждо России. Её традиции. Её менталитету – продолжал Горошин. – Всем известно, что испанцы-католики не отличались в Америке большой сентиментальностью. И все-таки они признавали в туземцах людей. И хоть грабежи и убийства были, не было геноцида. Испанцы-католики женились на индианках, а покорным туземным вождям даже давали образование. А вот приплывшего из Англии на пароходике «Майский цветок» квакера, женатым на индианке, представить невозможно. Кальвинистские общины начинали с того, что назначали премии за отстрел туземцев.

– И это очень согласуется с тем, что говорит Макс Вебер, – опять заговорил Филин. – Он как бы сам того, не желая, сказал то, о чем умолчал Маркс. И это и есть тот психологический фактор, который проясняет причины этого чудовищного насилия, о котором мы вот уже столько времени говорим.

Эта причина – концепция избранности. Идея богоизбранничества, как угодно.

– Богоизбранничество? – спросил Бурмистров. – Да. Предопределение одних людей к господству, спасению и жизни вечной, а других – к смерти и забвению еще до рождения. А таких, как вы понимаете, большинство, – продолжал Филимон, – Потому что именно большинство не имеет, якобы, бессмертной души по образу и подобию божьему. И потому же это большинство – существаоднодневки, с которыми «избранники» могут обходиться, как со скотом. Это и есть самая главная догма кальвинизма. Это же и было психологическим обоснованием капитализма. Во все времена.

– В России – совсем другая этика. И ваши законы у нас не действуют, – сказал теперь Горошин, глядя на Пера.

– Непредсказуемая страна, – бросил Пер. Горошин медленно перевел взгляд на него.

– Ладно, полковник, Вы и сами знаете, что это так, – сказал Пер без намека на какое-нибудь сомнение.