Тревожная осень - Андрей Дымов Страница 28

Пунктом № 2 стояло решение вопроса о погашении кредита. Дело в том, что на его компании висел огромный долг. Кредит был отдаваемый, но не сразу, а в течение лет трех.

Есть ли у него эти три года? Минут десять Дымов сидел, пытаясь понять, как решить проблему за месяц. Но выхода не было. Откладывать операцию? Нельзя. И, как ни больно, он понял, что, если все пойдет плохо, этот вопрос может сильно проехаться по его близким. Однако ничего не поделать. Поэтому он жирно зачеркнул второй пункт и подумал, что, если не хочет проблем для своей семьи и близких людей в компании, которых он называл «товарищами по оружию», войну с болезнью нужно выигрывать во что бы то ни стало.

«Ты же решил биться, в конце концов, а это должно означать победу. Все! Закрыли тему», – сказал он себе.

И последнее. Для Дымова, как для большинства советских людей, слово «завещание» означало нечто, связанное с кончиной, которую нормальный человек приближать не торопится. Кроме того, это слово пришло от героев какого-нибудь Бальзака, мучивших своих родственников неопределенностью даже после смерти. Так что понятие «завещание» было запретным. При советской власти, когда во главе угла стояла государственная собственность, личную имели только чуждые антисоциалистические элементы. Но о ней помалкивали в тряпочку. Следовательно, завещать было нечего.

Однако через пятнадцать лет после старта капитализма в России ситуация изменилась. Хотя бы потому, что большинство людей стали жить в приватизированных квартирах, что-то имели за душой. И, выдавливая из себя по капле хомо советикус, Андрей Семенович записал новый пункт № 3: обратиться к нотариусу.

«Теперь вроде все, – подумал он и хотел сунуть листок в карман, но вовремя спохватился. – Есть еще одна задача. Вероятно, даже более трудная, чем все остальные, вместе взятые. Как объяснить жене необходимость поездки?»

Конечно, если бы он не сомневался в результате операции, сказал бы, что уезжает в командировку. Но… дальше шли одни «но». За долгие годы совместной жизни Дымов приучил жену к тому, что звонит ей ежедневно, где бы ни находился. Даже в советские годы, когда он, практически без денег, был в командировке в Румынии, и то умудрялся регулярно звонить домой. Но вряд ли он сможет звонить в день операции, да и сможет ли в следующие дни? А если, не дай бог, что-то пойдет не так? Такой «сюрприз» для жены способен устроить только настоящий садист.

Что же делать? Ничего не сказать нельзя, сказать все – тоже. Да здравствует великое ленинское учение о компромиссах! Если и ноль, и сто процентов плохо, значит, нужно выбрать пятьдесят процентов, а в этом случае даже меньше: процентов десять – двадцать. Сказать, что надо ехать на какую-нибудь простенькую операцию. Например, чтобы удалить аденому. За границей это делают очень щадяще. А что? Годится!

«Да, не зря тебе собираются присвоить звание „Заслуженный деятель науки РФ“ – врешь ты складно», – со щемящей грустью подумал Андрей Семенович.

Он еще немножко посидел, подумал: «Теперь, кажется, действительно все. Можно рассчитываться и ехать на работу, хотя уже довольно поздно».

Зайдя через час к себе в приемную, он понял, что сегодня должен сделать еще что-нибудь, от чего полегчает. Ему надо было с кем-то поделиться «обрушившимся счастьем», чтобы стало хоть чуть-чуть спокойнее и на главную схватку, именуемую операцией, осталось бы больше сил. Но такая «дележка» возможна только с близкими людьми, которые, узнав о его проблемах, начнут сопереживать. То есть (если быть до конца честным с самим собой) он хотел эгоистично переложить часть нелегкой ноши на плечи другого человека. Всю свою сознательную жизнь он презирал такое поведение и никогда не считал его позволительным для себя. Но за эти три дня скотина Юрасик высосал из него слишком много сил. И, внутренне ненавидя себя, Дымов попросил секретаря: «Нору ко мне, если не ушла».

Вместе с Норой он работал со дня прихода в институт. Иногда они жестко спорили, причем споры могли переходить в настоящую ссору. Тем не менее во всем, что касалось работы, Нора была его правой рукой, а вне офиса они были просто друзьями. Лет двадцать назад произошло событие, которое сблизило их еще больше: он поругался с шефом, и тот отобрал у него почти всех сотрудников. Хотел отобрать и Нору, но она отказалась уходить от Андрея Семеновича. Нора была кандидатом наук, но младшим научным сотрудником и, соответственно, имела оклад в 200 рублей в месяц и 24 рабочих дня отпуска. Шеф сделал ей царское предложение: если она переходит в другую группу, становится старшим научным сотрудником, а это значит, что ее оклад увеличивается до 300 рублей, отпуск – до 36 дней (мечта всех советских женщин). По советским временам, это было все равно, что клад Монте-Кристо.

Расчет шефа был прост: Андрей Семенович остался бы с одной бестолковой лаборанткой. Всю документацию вела Нора – он и тогда не любил это делать, да и не мог. Так что в результате эффективность работы группы резко упала бы, а Дымов превратился в мальчика для ежедневного битья. В этом расчете были учтены все факторы, кроме одного – порядочности, а значит, неподкупности Норы. Несмотря на все посулы и проклятия шефа, она была непреклонна и осталась с Андреем.

Конечно, став заведующим лабораторией, а потом директором компании, Андрей Семенович воздал Норе сторицей за когда-то принятое решение. Но поступала она так не ради будущих пряников (кто в 1982 году мог предвидеть такой ход событий?), а потому, что была честным и порядочным человеком. С тех времен Дымов, вспоминая Нору, мысленно неизменно добавлял определение «верная». Так и звал ее про себя: «Верная Нора». И вот теперь на плечи этой маленькой хрупкой женщины он собирался взвалить часть своих проблем. Стыдно. Но даже пулемету нужна передышка, чтобы не перегрелся. Поэтому Дымов позвал к себе Верную Нору.

В кабинет вошла седая женщина с правильными чертами лица и огромными, как автомобильные фары, серыми глазами.

– Проходи, садись, Нора, – предложил Андрей Семенович. – Чай будешь?

– Что ты вдруг стал таким внимательным? – с улыбкой спросила она. – В последнее время только и рычишь на меня по поводу и без, причем яростно.

И тут очень добрым и в то же время встревоженным голосом она спросила:

– У тебя неприятности, Андрюша?

Необычной была даже не интонация, а то, что она назвала его по имени, как называла в те далекие годы, когда он только пришел на работу и был «зеленым» младшим научным сотрудником, а она для него – хоть и не матерью, но старшей сестрой. Потом ситуация изменилась, и он из Андрюши превратился в Андрея, а затем, после того как стал начальником лаборатории и руководителем компании, в Андрея Семеновича.

Потягивая похожий на хороший коньяк свежезаваренный чай, Андрей Семенович неспешно рассказал Верной Норе о своих злоключениях, начиная с визита к Анне Ивановне за результатами анализа PSA и заканчивая сегодняшним днем.

– Вот так-то, Нора! А ты говоришь, рычу. Должен бы кусаться.

Верная Нора немножко подумала и сказала грустно, но не с огорчением:

– Плохо. Но ты выпутаешься. У тебя все будет хорошо. Вот увидишь! Я правду говорю.