Мое сердце и другие черные дыры - Жасмин Варга Страница 28

Губы дергаются, когда я пытаюсь скрыть улыбку:

– Может, попозже. Мне назадавали целую кучу.

– Ну ла-адно. – В его голосе слышится разочарование.

Я стараюсь не думать об этом и сосредоточиться на насущной задаче: покопаться в маминых вещах. Пройдя по узкому коридору, я заворачиваю за угол в кабинет. Он тесный, чуть больше чулана, и весь уставлен вещами. Перепрыгнув через коробки, оказываюсь за шатким пластиковым столом.

Так, поищем на верхних полках шкафа. Если я что-то знаю о маме – не факт, конечно, – наше семейное грязное белье она хранит в наиболее недоступном месте.

Взгромоздившись на компьютерный стул, я лезу за картонными коробками с коричневыми папочками. Стул вертится подо мной, и, протянув руки, я теряю равновесие, сбиваю две коробки и часть книг на пол и грохаюсь сама, потянув запястье. Бумаги разлетаются по всему ковру. Черт!

– Айзел?

Подняв глаза, я вижу прибежавшего на шум Майка. Черт! Черт!

Он стоит, разинув рот, прижимая к груди пульт от видеоприставки.

– Ты в порядке?

– Да, извини за этот грохот. – Я показываю на бумаги. – Потеряла равновесие.

Он прищуривается:

– Что ты здесь ищешь?

Ползая на четвереньках, я собираю бумаги, рассовывая их как попало по коробкам. Конец маминому порядку. Один документ бросается мне в глаза: мой старый табель за четвертый класс. Подняв его, я пробегаю пальцами по бумаге – удивительно, что мама его сохранила.

– Айзел, – еще громче спрашивает Майк, – зачем тебе мамины бумаги?

– Извини. – Подняв табель, я придумываю объяснение: – Я, э-э-э, искала свои старые школьные документы. Знаешь, для поступления в университет.

– А что это ты извиняешься и извиняешься? – он перекладывает пульт в левую руку, а правой приглаживает волнистые светлые волосы, как всегда, когда нервничает или стесняется.

Я, как могу, изображаю беззаботность:

– За то, что напугала тебя.

Он широко улыбается:

– И вовсе не напугала!

Я заставляю себя улыбнуться в ответ:

– Эй, ты не собираешься подняться к себе?

– Я хочу тебе помочь, – хмурится брат.

– Боюсь, мама рассердится, если застукает тебя здесь.

Он выпячивает губу:

– Но я же буду не играть, а помогать тебе.

– Да, но она ведь не разрешает тебе сюда заходить.

– Ладно, – вздыхает он и выходит.

Я кричу ему вслед:

– Слушай, Майки!

– Да.

– Будь другом.

– А что?

– Не говори маме, что я тут была.

– Так это тайна? – взволнованно спрашивает он.

– Ага, наша с тобой.

– Здорово. Придешь потом поиграть?

Я горячо киваю, аж шея заболела. Давно так ею не мотала.

– Конечно!

Едва он уходит, я начинаю снова собирать бумажки. Тут все, что хочешь: старые поздравительные открытки, счета, справки из банков. На мой взгляд, это бессистемная свалка, но как знать – может, система тут была, а я ее нарушила.

Я уже готова оставить всякую надежду, когда вдруг натыкаюсь на конверт. Он пуст, но мой взгляд цепляется за обратный адрес: «Исправительное учреждение Мак-Гриви». Это, должно быть, от отца. Так вот где он! Я еще ползаю по комнате в поисках письма из конверта и вдруг слышу, как хлопает дверь.

– Кто там? – кричит Майк.

– Привет, мой хороший! – отвечает мамин голос.

Я быстро засовываю все разбросанные бумажки обратно в коробки и уже пытаюсь поставить их на полку, как слышу шаги за спиной.

– Айзел, что ты тут делаешь?

Обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с мамой. На ней рабочая униформа: красная рубашка-поло и брюки цвета хаки со стрелкой. Точнее, они должны быть такими, но мамины слегка помяты и начинают протираться. Я замечаю, что и туфли у нее уже старые и поношенные. Может быть, когда я уйду и на ее шее будет одним ребенком меньше, она сможет работать не так много. Или, по крайней мере, позволит себе новые туфли.

– Ищу свои старые школьные документы.

Я чувствую, как под маминым взглядом все внутри меня рвется на части – он такой теплый и полон такой надежды и удивления:

– В самом деле?

– Да, хотела проверить, что у меня выходит по биологии за первый год: А или Б.

Мамины губы сжимаются в тонкую линию – она, очевидно, сомневается, поэтому я продолжаю:

– Ты же понимаешь, эти оценки – они же определяют, куда я могу поступить.

Она строго смотрит на меня, с сомнением поднеся пальцы к губам:

– А разве в школе тебе не могут этого сказать?

– Да, но мне вдруг так захотелось узнать, что я не могла дождаться.

Язык уже пухнет от вранья, когда я вижу, как мамино лицо вновь светлеет:

– И как, нашла, что искала? – Она смотрит на коробки, словно знает, что там внутри все перемешано.

– Ага. – Я встаю перед ними, закрывая маме обзор, и раскачиваюсь взад-вперед на пятках. – Извини, что сняла их. Сейчас поставлю обратно.

Она качает головой:

– Нет, еще, чего доброго, упадешь. Я попрошу Стива их поднять, когда он придет.

Мама ждет в дверях – очевидно, рассчитывает, что я выйду вместе с нею. Мы молча идем на кухню, откуда мне удается улизнуть к себе наверх.

Запершись в комнате, я падаю на кровать и пытаюсь избавиться от картинки, которая так и стоит перед глазами: мамино лицо, которое светится радостью и надеждой. Укрывшись одеялом с головой, вжимаюсь в матрас, стискиваю руками живот и прошу черного слизняка напомнить мне, что маме будет лучше, когда я уйду. Безопаснее. Что седьмое апреля – в конце концов, лучший выход.

Для нее. Для всех. Особенно для меня.