Говори - Лори Холс Андерсон Страница 28

Лахудра говорит нам, что в далекие семидесятые как-то раз на целую неделю отменили занятия из-за энергетического кризиса. Стоял жуткий мороз, и обогревать школу оказалось слишком накладно. Взгляд у Лахудры мечтательный. «Мечтательный» — словарное слово на одно очко. Она громко сморкается и кладет в рот очередную вонючую зеленую пастилку от кашля. Ветер взрывает сугроб под окном.

Наши учителя остро нуждаются в «снежном дне». Вид у них непривычно бледный. Мужчины бреются кое-как, женщины не снимают сапог. Они страдают от некоей разновидности учительского гриппа. У них у всех капает из носа, першит в горле и слезятся глаза. Они достаточно долго ходят в таком состоянии в школу, чтобы перезаразить всю учительскую, и отправляются болеть домой, только когда находится замена.

Лахудра: А теперь откройте книжки. Кто мне скажет, что у Готорна символизирует снег?

По классу проносится тяжелый вздох.

Готорн хотел, чтобы снег символизировал холод, вот что я думаю. Холод и тишину. Нет ничего более умиротворяющего, чем снег. Небо со свистом выбрасывает снег, сотня привидений-плакальщиц сопровождает метель. Но укрыв землю, снег сразу замирает, почти как мое сердце.

Дура набитая

Я прокрадываюсь в свою каморку. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы ехать домой в автобусе среди потных тел и оскаленных зубов, высасывающих из меня кислород. Я говорю привет Майе на плакате и своему кубистскому дереву. Моя скульптура из индюшачьих костей в очередной раз грохнулась. Я устраиваю ее на полке рядом с зеркалом. Она снова заваливается на бок. Я оставляю ее лежать, как лежит, и сворачиваюсь в кресле. В подсобке тепло, и я не прочь вздремнуть. Дома у меня проблемы со сном. Я просыпаюсь из-за соскользнувшего на пол одеяла или оттого, что я почему-то оказываюсь у кухонной двери и пытаюсь выйти. В моем маленьком убежище мне намного спокойнее. Я задремываю.

Я просыпаюсь от пронзительных девичьих воплей:

— Будь агрессивным! БУДЬ-БУДЬ агрессивным! Б-У-Д-Ь А-Г-Р-Е-С-С-И-В-Н-Ы-М!

С минуту мне кажется, будто я попала в дурдом, но затем слышу рев толпы. Это баскетбольный матч, последняя игра сезона. Я смотрю на часы — 20.45. Я спала целую вечность. Я хватаю рюкзак и лечу по коридору.

Шум в спортзале притягивает меня. Всю последнюю минуту игры я стою у двери. Зрители нараспев отсчитывают последние секунды, словно в канун Нового года, затем при звуке финального свистка срываются с мест, как разбуженные шершни. Мы выиграли, победили Коатсвиллских кугуаров со счетом 51:50. Группа поддержки рыдает. Тренеры обнимаются. Я поддаюсь общему ажиотажу и хлопаю в ладоши, точно маленькая.

Большая ошибка — считать, будто я принадлежу к их числу. Мне следовало пулей лететь домой. Но я этого не делаю. Я околачиваюсь поблизости. Мне хочется быть частью происходящего.

Дэвид Петракис проталкивается к выходу в окружении друзей. Он ловит мой взгляд и вылезает из своего кокона.

Дэвид: Мелинда! А где ты сидела? Ты видела последний бросок? Невероятно!! Невеблинроятно.

Он ведет по полу невидимый мяч, выпад влево, выпад вправо, затем останавливается для броска. Должно быть, Дэвид на время завязал с борьбой за соблюдения прав человека. Он все продолжает и продолжает дриблинг, но вот наконец отпущенный мяч катится прочь. Послушать его, так можно подумать, что они только что выиграли чемпионат НБА. Затем он приглашает меня к себе домой отпраздновать пиццей это событие.

Дэвид: Ну давай же, Мел. Ты непременно должна с нами поехать! Папа разрешил мне пригласить всех, кого захочу. А затем, если нужно, мы отвезем тебя домой. Будет весело. Ты ведь еще не разучилась веселиться, а?

Нет. Я не хожу на вечеринки. Нет, спасибо. Я монотонно бубню извинения: домашнее задание, строгие родители, игра на трубе, запись на ночной прием у дантиста, время кормления бородавочников. Что касается вечеринок, то тут мне особо похвастаться нечем.

Дэвиду неохота ломать голову над причинами моего упорного сопротивления. Если бы он был девчонкой, то, возможно, стал бы упрашивать или канючить. Парни такого не делают. Да/нет. Оставайся/иди. Делай, как тебе удобнее. Увидимся в понедельник.

Думаю, когда у вас в голове сидит несколько личностей, это явный признак психического расстройства. Именно так я себя чувствовала по пути домой. Две Мелинды чуть ли не всю дорогу боролись между собой. Мелинда номер один в бешенстве, что не смогла пойти на вечеринку.

Мелинда номер один: «Живи полной жизнью. Это ведь просто пицца. Он не собирался делать никаких заходов. Его родители должны были быть дома! Ты слишком зацикленная. Ты никогда не позволишь нам хоть немного развлечься, разве нет? Рано или поздно ты превратишься в одну из этих странных старых дам, которые держат сотню кошек и каждый раз вызывают копов, когда по их заднему двору пробегают дети. Терпеть тебя не могу».

Мелинда номер два ждет, когда Мелинда номер один прекратит истерику. Они обе внимательно оглядывают край тротуара на предмет спрятавшегося в кустах страшного бугимена или того хуже.

Мелинда номер два: «Мир — опасное место. Ты не знаешь, что может случиться. А что, если он просто так сказал, будто его родители тоже там будут? Он вполне мог соврать. Ведь очень трудно понять, врет человек или нет. Представляй себе худшее. И на всякий пожарный всегда имей план действий. А теперь поспеши, чтобы скорее добраться домой. Мне здесь не нравится. Слишком темно».

Если я выпихну обеих из своей головы, кто тогда останется?

Ночь воспоминаний

Мне не заснуть после игры. Опять. Я трачу пару часов, настраивая радио на странные скачущие звуки ночного эфира. Слушаю невнятное бормотание из Квебека, репортаж с фермы в Миннесоте, музыку кантри из Нэшвилла. Вылезаю через окно на крышу крыльца и заворачиваюсь во все свои одеяла.

На небе спит толстое белое семечко.

Слякоть подмерзла. Люди говорят, что зима никогда не кончится, но это все потому, что они зациклены на термометре. Севернее, в горах, начинает сочиться кленовый сок. Отважные гуси пробивают тонкий лед, еще сковывающий озеро. Глубоко под землей ворочаются во сне бледные семена. Уже чувствуют беспокойство. Уже мечтают о зелени.

В тот август луна казалась ближе.

Рейчел затащила нас на вечеринку группы поддержки, устроенную по случаю окончания лета, вечеринку и с пивом, и со старшеклассниками, и с музыкой. Рейчел путем шантажа заставила своего брата Джимми отвезти нас. Мы все ночевали у нее дома. Мама Рейчел думала, что Джимми везет нас кататься на роликах.

Это была ферма в нескольких милях от нашего жилого массива. Бочонки с пивом стояли в амбаре, там же были установлены динамики. Девицы тусовались по краям освещенного пространства. В синих джинсах, тонюсенькие-претонюсенькие, с большими ртами, большими серьгами, белоснежными улыбками — они все как одна походили на моделей. Я чувствовала себя маленькой девочкой.

Рейчел сумела сразу вписаться, кто бы сомневался. Благодаря Джимми она знала там кучу людей. Я попробовала пиво. Это оказалось хуже, чем микстура от кашля. Я выпила его залпом. Еще и еще пива, но потом я испугалась, что меня сейчас стошнит. Я отделилась от толпы и пошла в сторону леса. Лунный свет играл на листьях деревьев. Я смотрела на огни, похожие на натянутые между соснами гирлянды из звезд. Кто-то, спрятавшийся в темноте, хихикал; мальчики-девочки тихонько перешептывались. Я их не видела.