Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин Страница 28

Цуклати погиб при аналогичных обстоятельствах, в Кале.

Правители испытывали сильнейшую тревогу. Но сидели сложа руки, не зная, что предпринять.

Тимбукту извергал на Рим все новых отщепенцев и преступников. А те две женщины, чье появление в Сан-Франциско на берегу Тихого океана имело такие сокрушительные последствия, происходили из раздираемого междоусобицами Сиднея.

ПОВОРОТ начался после нескольких десятилетий, заполненных убийствами и репрессиями, — благодаря новому поколению правящей элиты. Старики, недоверчивые меланхоличные угрюмые консерваторы, уже готовы были пойти на компромисс. Но тут молодые сбросили их, заняли их места. Молодые чувствовали, что сложившаяся на шахматной доске ситуация для элиты губительна — по сути, уже проиграна. Они вмешались в игру, образовали что-то вроде союза, распространившегося на большинство столиц. Они старались держаться поближе к массам, внимательно и без всякой вражды к ним присматривались. Массы же, волновавшиеся, но не имевшие лидеров, восприняли такую перемену с энтузиазмом. Новый дух возобладал сперва в некоторых градшафтах, потом — и во многих других. В Европе отход от политики Дюнкеркских директив был очень резким из-за таившихся в обществе конфликтов. Наблюдательные комиссии с их ужасными тайнами в одночасье исчезли, системой ограничения доступа к знаниям пришлось пожертвовать, и сенаты стали открытыми. Это событие обладало магической будоражащей силой. За ним угадывалось нечто Новое — манящее, требовательное, вызывающее чуть ли не религиозный восторг.

Новое действительно пришло — так же быстро, как и молодое поколение элиты. Приветствуемые массами, шествовали теперь — по улицам энергостанциям фабрикам, по коридорам правительственных зданий — цветущие мужчины и женщины. Они скакали верхом и по сельским ландшафтам, уже одним своим появлением вызывая безграничную радость. И были они ничуть не менее компетентны, чем старики.

Впервые за много десятилетий в городах Франции Германии Италии развевались флаги — на домах, самолетах, машинах. Эти знаки словно вынырнули из темноты, вместе с молодежью. Старики, еще не утратившие присутствия духа, удивлялись, приходили в восторг, испытывали опасения, предостерегали.

Что-то грандиозное вот-вот должно было родиться на континенте. Флаги новой демократии, появившиеся сперва в Лондоне Париже Кале Берлине, а вскоре и во всех других градшафтах, и приветствуемые с таким энтузиазмом, что женщины в них заворачивались как в сари, а фасады общественных зданий фабрик жилых домов полностью за ними скрывались, — эти флаги не были одного и того же цвета. Часто они представляли собой великолепные сочетания разных красок, напоминающих старые национальные цвета. Но на всех флагах присутствовали: звезды, серебряные белые или золотые, Солнце и Луна. Цветущие молодые мужчины и женщины из правящего слоя проходили по градшафтам с флагами. И массы подпадали под обаяние этого Солнца этой Луны этих звезд. Эти звезды и эта Луна засверкали на старом небосклоне внезапно. И теперь на Земле у миллионов тех, кто увидел их, сердца забились сильнее. Не потому, что их растрогали весенние грезы или любовные песни. Никто не склонял голову, не округлял губ для вздохов; наоборот, лица становились сосредоточенными, ноги — тяжелыми. Очарованно-замершие: свидетели не знали, чего хотят. Но всей душой чувствовали: это их знаки. Интриги, покушения на сенаторов прекратились. Люди клялись в верности новым знамениям. Мечтали свидетельствовать о них.

В тот самый момент, когда на флагах трех континентов впервые появились изображения небесных светил, водопады, расположенные далеко от энергетических центров, забурлили сильнее победоноснее. Турбины, обслуживающие длинные, как проспекты, цеха, словно запели хором — высокими и низкими голосами. Трансмиссии и провода, громыхающие жужжащие, глухо застонали взвизгнули. Что-то улыбчиво-дерзкое сверкнуло из кабельных сетей и трубопроводов.

В сердцах горожан, которые обслуживали многотонные машины, хватались за их рычаги или рукоятки, чуть ли не распластываясь на них, рождалась любовь к этим железным чудищам. Гул дребезжанье треск щелканье были им в радость. Услаждали возбуждали их, как любовное свидание.

Теперь, после взаимного недоверия и автономизма, характерных для предшествующих столетий, когда города и ландшафты развивались и существовали каждый сам по себе, была создана система связей, распространившаяся сперва на Европу, а вскоре и на все три западных континента. В сенатах к молодым людям, отпрыскам старых правящих родов, присоединились энергичные мужчины и женщины, выходцы из порабощенных народов. Прежде эти чуждые массы были только рабочими руками, потребляющими пищу ртами, теплыми телами, которыми можно обладать. Теперь над ними, вокруг них бурлила духовная жизнь — и было это столь непривычно, что они, почуяв ее, легко переходили к агрессии против тех, кто прежде их к ней не подпускал. Истребление правящих родов, которого боялись прежние правители градшафтов, в самом деле произошло, и во многих местах; но процесс этот не имел большого значения, хода событий он не изменил. Люди, которые только теперь впервые приблизились к аппаратам, жадно вбирая в себя мистериальные знания, были более пылкими, чем те, кого они устранили. С ласкающими движениями, в бурном порыве, переполняясь счастьем, подползали эти мужчины и женщины к машинам, наконец ставшим для них доступными. Железо казалось им одушевленным, как собственная плоть.

В то время как этот новый морской прилив захлестывал континенты, а последние старики из правящего слоя, потеряв-отдав всё, один за другим сходили в могилу, в Южной Германии, на улицах большого градшафта, однажды объявилась молодая женщина. Она несла гигантское знамя со знаками небесных светил. Но на знамени были изображены не только Солнце Луна звезды, а еще и огонь: светила — расколотые, как плоды — выбрасывали из себя пламя. На одной из площадей женщина прислонила древко к дереву и на глазах возбужденной тысячной толпы — которая сопровождала ее, влекомая разрушительным инстинктом — запрыгнула на каменную чашу фонтана. Струи фонтана распылялись на ветру, над головой женщины; ноги ее стояли в чаше. Женщина качнулась — желтоватое нежно-округлое лицо, карие глаза; тоненькие руки рванули на груди рубаху:

— Как долго еще будем мы бесцельно бродить по земле? Топтать улицы? И пыль, камни? Зачем? Зачем мы здесь, зачем я здесь? Не знаете? А я знаю. Мы любим железо; в нас есть энергия, сила, у которой еще не было времени себя проявить. Прежде нас отторгали от времени. Теперь мы им завладели. Мы его чувствуем. Оно — наша кровь наша жизнь. Оно, а не Земля. Зачем на наших флагах Солнце-Луна-звезды? Дело не в Солнце-Земле-звездах. А в нас! В нас! В нас! Мы люди! И расколем звезды! Расколем Солнце! Мы это можем! Нам на это хватит мозгов. Вот стоят наши машины. Наша плоть. Я люблю их. Что может быть сильней, чем они? Сильней, чем мы вместе с ними? Мое блаженство… Я не хочу беречь его для себя. Приходите, друзья-подруги, присоединяйтесь к нам! К нашим детям! К нашим сердцам!

Впавшие в экстаз люди на руках понесли ее, вместе со знаменем, к ближайшей электростанции. На рабочих уже при приближении толпы напала дрожь. Через гигантское помещение двигалось, колыхаясь, знамя, хватало их за душу. И загремела песня Таргуниаша, Освободителя. Женщина крикнула гудящему неутомимому чудищу: