Четыре Любови - Григорий Ряжский Страница 28

Конечно, он был божественно талантлив. Из осколков разбитой тарелки, коробки спичек и носового платка в течение пятнадцати минут он мог родить шедевр. И тут же расстаться с ним, легко и искренне, просто подарив первому попавшемуся на глаза жулику. С такой же легкостью, случайно встретившись с проходимцем года через два-три, мог гневно потребовать подарок обратно, особо не утруждая себя изложением мотивов такого странного своего поведения.

Рисунки, а позднее и живопись Гения Армен впервые увидел тоже в доме Художника. Потрясение было столь велико, что он долго не мог прийти в себя. Что-то проросло в его уже вполне окрепшей, но несколько недоученной душе. Писательство, прихватив по пути фарцовку, отступило, уступив место цвету, движению, картинке…

Художник подливал масла в огонь:

– Ну что, все теперь про нас понял, неуч? – и смачно хохотал, перебирая завитки волос на седой груди вечно измазанными краской пополам с грязью, истертыми подушечками своих божественных пальцев.

Первый, изданный в Союзе, альбом Гения в подарок Художнику привез Мастер, знаменитый аниматор. Только что он завершил свою «Сказочную повесть» и привез в Тбилиси копию картины, что называется, прямо с колес.

Мультфильм был снят в необычной технике, называемой в профессиональной среде «перекладка». Движение на экране осуществлялось за счет едва уловимых глазом последовательных перекладок фиксированных объектов фильма. При этом персонажи оживали куда натуральней, чем в рисованном варианте. Они словно распределяли вокруг себя живую волну, ничего, казалось, не делая специально и оставаясь в заданном авторами образе. При этом каждый кадр сопровождался удивительным эффектом – эффектом прорастающего волшебства, которое хотелось и, казалось, можно было потрогать руками.

На премьеру в Дом журналиста они пришли, слегка поддав со встречи. Художник представил Армена:

– Твой будущий студент. Исключительно опасен…

– В-ва! – нетрезво ответил Мастер. Это «В-ва!» впоследствии говорили все, кто хоть раз встретился с Художником, и это «В-ва!» не зависело уже ни от пола, ни от возраста, ни от профессии, ни от национальности его произносящего…

Зал был набит битком, и для них принесли стулья. Стулья были узкие, с низкой спинкой.

– Надо бы по два… – произнес Художник. – А то по трезвому делу с них запросто е…шься…

Раздались аплодисменты. Мастер на сцену не пошел, он просто поднялся и сказал, обращаясь к публике:

– Говорить ничего не буду. Просто смотрите…

Это было еще одно потрясение, гораздо более сильное… Это был шок… Все, что мучило Армена в последнее время, окончательно срослось и сомкнулось. Каким-то новым, другим своим умом он вдруг понял, зачем… Зачем все… Вообще все… Он точно знал, что должен теперь делать. И как…

Через неделю, с билетом, паспортом и сотней в кармане, не посоветовавшись с родителями, он уехал в Москву поступать на Высшие режиссерские курсы, где преподавал Мастер, который согласился взять Армена на свой курс. Об этом позаботился Художник…

– Я – режиссер, – сказал он Ким, – Армен, – и, прочертив рукой в воздухе пару причудливых фигур, добавил: – Анимэйшн…

– О? Армэниан анимэйшн? – с неподдельным интересом переспросила она. – Грейт!

– Йес! – ответил он. – Армэниан, но я – Армен… Имя мое такое, – он положил руки на грудь, – нейм..

– Ай донт спик армэниан, – огорчилась Ким. – Куд би… парле ву франсэ? – предоставила она ему неожиданно свежий шанс.

– Ноу, – вздохнул Армен. – Ноу франсэ тоже…

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись…

…Прошло полчаса, а они все никак не могли наговориться. Тарабарский, но по-режиссерски выразительный язык Армена в сочетании с профессиональной понятливостью и юмором Ким дали свои плоды. Отдельные лингвистические несовершенства вскоре почти перестали быть помехой на пути зарождающегося взаимного интереса сторон.

«Черт, как же узнать-то об этом… Деликатно… – его не отпускала навязчивая идея. – И чтоб не обидеть…»

И тут он вспомнил про врученную ему Дэвидом карточку.

«Там же гарантия оплаты, – восстановил он в памяти ситуацию. – Олл инклудед…»

Он залез в карман и выудил оттуда картонный прямоугольник.

– Вот, – протянул он его Ким. – Ай хэв вот! Олл инклудед… – Он внимательно следил за ее реакцией.

Реакция была, как всегда, естественной, и не более того. Ким мило улыбнулась, прочитала содержимое и сказала:

– Грейт! Конгратьюлэйшнз!

«Черт! – подумал он. – Что же она такое сказала? Кон… и чего-то там… Это значит «да» или значит «нет», интересно? Не у Мырикова же идти спрашивать?..»

…Комиссию Госкино на этот раз возглавлял Маститый. Обладая крепкой рукой профессионала, широко известный среди коллег по цеху, а также, что не характерно для мультипликатора, и в широких непрофессиональных кругах, автор и режиссер десятка получивших в разное время известность и призы мультфильмов, бессменный ведущий телепередачи об анимации и т. д. и т. п и снова т. д., Маститый еще и ухитрился не стать при этом бесталанным художником. И посему председательское место в комиссии, где рассматривались дипломные работы выпускников, являлось для него дополнительной трибуной, добытой, безусловно, заслуженно. Организм его был устроен так, что извлекал сладкие живительные соки, питавшие его творческие силы, не столько из ежедневной многолетней работы при полной самоотдаче – там тылы были крепки, работала надежная, годами проверенная команда, – и не столько от успешных, по обыкновению, результатов своего труда, сколько от самоотдачи несколько иного свойства. Свойство это заключалось в болезненной потребности регулярного отпуска мудрых, направляющих советов коллегам, и в особенности молодым. «Интеллектуальное донорство» – так он самолично определил собственное место в вверенной ему киновластью мультипликационной индустрии. Здесь же, в комиссии, он, в силу своего председательства, мог позволить себе быть снисходительно-добрым и строго-справедливым, заботливым по-отечески и порой по-судейски безжалостным, яростно-агрессивным и обнадеживающе-доброжелательным. На самом деле все определяла конкретная ситуация, находящаяся в прямой зависимости как от настроения председателя, так и от пола, возраста, внешнего вида и национальной принадлежности испытуемого. Что же касалось дипломной работы выпускника, то, как произведение искусства, она не могла, по определению, представлять художественной ценности в силу несоизмеримости заслуг перед отечеством той и другой стороны. В то же время Маститый никогда не состоял в списках негодяев, поскольку умело лавировал между струйками дождя и всегда оставался при этом сухим.

Пошли финальные титры… В просмотровом зале зажегся свет. Члены комиссии вопросительно посмотрели на председателя.

– А где у нас авторы? – спросил Маститый. – Здесь?

Армен поднялся. Маститый не спеша оглядел его с головы до пят.

– Так, стало быть, вы един в двух лицах? – с легкой иронией спросил он. – Пожалуйста, еще раз, как ваша фамилия?