Мечты темнокожей девочки - Жаклин Вудсон Страница 28

и смотрит, хватит ли у них смелости вырваться наружу.

В стиле афро

Когда Роберт приходит с пышной прической в стиле афро, я умоляю маму сделать мне такую же.

У всех соседских ребят такие, и у всех до одного чернокожих участников шоу «Соул Трейн». Даже Майкл Джексон и его братья носят такие прически.

И хотя мама отвечает отказом на мою просьбу, сама она все субботнее утро проводит перед зеркалом в спальне, пытаясь соорудить у себя на голове пышный купол из черных волос. Конечно, это вопиющая, стопроцентная несправедливость, но она говорит:

– Одно дело взрослый человек и совсем другое —

ребенок.

Когда она отворачивается, я показываю ей язык.

Но моя сестра все замечает:

– Вот что значит быть ребенком,

взрослый – совсем другое дело, —

будто ей самой уже двадцать.

Затем строго смотрит на меня и погружается в книгу.

Граффити

Тег – это твое имя, написанное краской-спреем как тебе вздумается и где тебе вздумается.

Необязательно настоящее.

Вот, например, Локо с Вудбайн-стрит.

На самом деле его зовут Орландо, но для всех существует

лишь его тег, и в Бушвике так повсюду.

Черные и красные буквы,

безумные глаза внутри круга.

Некоторые дети забираются на крыши, свешиваются оттуда вниз головой и в такой позе пишут свои имена.

Но нам с Марией доступны лишь земля и фабричный забор из кирпича, недавно покрашенный в розовый цвет. Лишь бешеный стук сердца, когда я нажимаю на баллончик с краской, слышу шипение и вижу, как появляются буквы «Ж-А-К».

И вслед за тем голос моего дяди, который не дает

мне увековечить свое имя наподобие тех, что уже стали частью истории и красуются на крышах,

на дверях пожарных выходов, на вагонах метро. Если бы только я могла объяснить! Найти нужные слова, чтобы он перестал злиться и тащить меня за руку домой. Если бы я только могла взять и сказать: «Ну дайте же мне писать где хочу!»

Но дядя снова и снова сердито выговаривает мне:

– Ты что себе позволяешь? В своем ли ты уме? Разве не знаешь, что за такие дела могут арестовать?

– Это же просто слова, – бормочу я. – Ну какой от них вред, кому они мешают!

Музыка

Каждое утро в семь утра мы включаем радио. Иногда Майкл Джексон поет, что А-Б-В – это так же просто, как раз-два-три, или «Слай и Фэмили Стоун» благодарят нас за то, что позволяем им быть самими собой.

Иногда звучит медленная музыка, «Файв Стейрстепс» обещают, что еще немного, и все будет хорошо, или «Холлиз» рассказывают, что

«Он мне не в тягость, он мой брат. И мы идем вперед…»

Мама разрешает нам слушать любую музыку, только если в песнях нет слова «круто».

Но тем летом, когда мне десять, без слова «круто» не обходится ни одна песня на самых модных каналах негритянской музыки. И мама велит нам слушать музыку белых.

И целыми днями какие-то серые неинтересные группы поют

скучные песни про Колорадо, о том, как все вокруг прекрасно

и все еще только начинается.

Моя сестра обожает этих певцов,

но я ускользаю из дома и бегу к Марии,

где мы закрываемся в ее комнате

с розовым жестким ковром на полу

и двухъярусной кроватью.

Здесь мы можем причесывать кукол

и подпевать «Огайо Плейерс»:

«Он самый крутой

в мире червяк».

Мы можем танцевать Крутого Цыпленка,

отвечать на приставания воображаемых кавалеров:

«Уж больно вы крутые, а ну катитесь отсюда».

Громко и резко произносить запретное слово

столько раз, что уже перестаем понимать его смысл, —

оно просто кажется нам очень смешным.

– Круто, круто, круто! – напеваем мы снова и снова,

пока слово не превращается в бессмысленный набор звуков,

и мы уже не знаем,

плохое оно или хорошее,

правильное или нет.

Остров Райкерс

Когда в полночь раздается телефонный звонок,

это вовсе не означает, что кто-то умер. Это дядя Роберт звонит нам из тюрьмы под названием «Остров Райкерс».

Даже сквозь сон я слышу, как мама тяжело вздыхает и шепчет:

– Я знала, что этим кончится. Я чувствовала, Роберт, что твои занятия до добра не доведут.

Утром мы молча едим овсянку, и тут мама говорит, что какое-то время мы не увидим своего дядю. Когда мы спрашиваем, куда он уехал, она отвечает:

– Он в тюрьме.

Мы спрашиваем, что он сделал?

– Какая разница, – произносит мама. – Мы все равно любим его. Вот что мы должны помнить. Он выбрал широкую дорогу. И теперь расплачивается за это.

Свидетели считают, что есть широкая дорога, а есть узкая. В глазах Бога правильно поступают те, кто выбирает узкий путь, живет правильно, молится, не грешит.

На широкой дороге тебя подстерегают всевозможные соблазны и грехи. Я так и вижу, как дядя под веселую музыку легкой танцующей походкой двигается по широкой дороге. Вижу, как он улыбается, сует монетки в наши ладошки, достает подарки из сумки, а на запястье у него поблескивает толстый золотой браслет.

– Откуда он у тебя? – с тревогой спросила мама.

– Неважно, – ответил дядя. – Знайте, я люблю вас всех.

– Ты ведь не делаешь ничего плохого, Роберт? – допытывалась мама.

– Конечно же нет, – уверял дядя. – Клянусь.

Целый день идет дождь.

Мы слоняемся по дому, умираем от скуки и ждем,

когда выйдет солнце и можно будет гулять.

Делл уселась в углу комнаты с книжкой.

Я достаю потрепанную тетрадку

и пытаюсь написать еще одно стихотворение о бабочках.

Но в голову ничего не приходит.

Слова на странице получаются вялые и пустые, как сегодняшний день, который уже ничего никому не

обещает.

На север штата

Из тюрьмы «Остров Райкерс» дядю переводят в другую, на севере штата. Там мы можем навещать его.

Мы не знаем, как он будет выглядеть, сильно ли изменится.