Мгновения Амелии - Эшли Шумахер Страница 28

Осторожно ступаю по камням и песку, воображая себя могущественной колдуньей, способной по желанию менять погоду. Опускаю взгляд под ноги, и моя одежда развеивается, превращаясь в изумрудную мантию с золотой отделкой. «Чересчур ярко», – проносится в мыслях. Когда цвет меняется на черный, я прищуриваюсь и направляю шаровую молнию на маленькую крепость, приказывая ветру обрушить на лестницу пенящуюся волну.

Подходя к двери, я мечтаю о торнадо, которое доберется до Нолана и его собаки, но останавливаюсь, как только до меня доносится глухой шепот. Парень разговаривает по телефону.

– Знаю, – глухо произносит он, – знаю, Алекс.

Ни секунды не раздумывая над правильностью решения, я крадусь по деревянной лестнице и прикладываю ухо к хлипкой двери.

Судя по всему, он получает нагоняй от друга, потому что только спустя минуту раздается его голос.

– Но я облажался. Она задавала очень много вопросов, а я просто растерялся, потому что не могу рассказать ей о случившемся на фестивале и не упомянуть о… знаю. – Еще одно долгое молчание и вздох. – Знаю. Постараюсь… Алекс, я сказал, что постараюсь. Чего еще ты хочешь? Она скоро уедет, да? Так что это не моя проблема.

Больше ничего не хочу знать. Вот и расплата за подслушивание. Вообще-то мне изначально не стоило возвращаться в крепость.

Во время долгой дороги к книжному магазину я наколдовываю мокрый снег, который не подходит для лепки снеговиков, а только затрудняет транспортное движение и нарушает радостные планы. У меня иссякли силы, так что киты исчезают один за другим.

Почему-то вспоминаю, как через год после ухода из семьи отец приезжал навестить меня.

Я сидела рядом с ним в его подержанной машине. Он не замолкал о том, что она новая; однако на спидометре значилось шестьдесят три тысячи семьдесят пять миль, да и сиденья были изношены.

Он либо не замечал моего молчания, либо просто не потрудился закончить свои нескончаемые разглагольствования о том, насколько теперь великолепна его жизнь, насколько великолепна его подружка Бьянка и как сильно она мне понравится, когда я познакомлюсь с ней на Рождество.

У меня в сумке зазвонил телефон, и я испытала приступ острой благодарности. Потому что звонила Дженна. Мы все спланировали вчера, после того как отец из ниоткуда возник у нашего дома и сказал, что раз он в городе, то завтра хочет поужинать со мной.

Диалог получился быстрым. Дженна говорила достаточно громко, чтобы ее было слышно и без громкой связи. Заявила, что нам нужно переделать часть научного проекта и без моей помощи она не справится.

– Остался один день до сдачи, – добавила она, – приезжай сейчас же, поняла?

– Но у меня планы, – возразила я в надежде, что разочарование в голосе звучит правдоподобно.

– Амелия, от этого зависит твое будущее, – настаивала подруга, и я едва не расхохоталась, потому что она произнесла это тоном своей мамы.

– Ладно, – выдохнула я, – постараюсь побыстрее.

Когда заканчиваю звонок, кажется, отец больше заинтересован чехлом на моем телефоне, чем расстроен из-за несостоявшегося ужина.

Дженна подарила мне его месяц назад, решив, что мой старый чехол обветшал. Это коллаж из сделанных в первый год нашей дружбы фотографий: мы катаемся на гидроциклах на озере; пробуем бенье в Новом Орлеане; Мут свернулся калачиком на мне; селфи с неудачного ракурса, на котором я стою с Уильямсами перед огромной рождественской елкой у местного торгового центра.

– Твоя подруга?

– Ага, – кивнула я.

Он зло посмотрел на меня, а я заметила, что в складки на его шее забились засохшие крупинки автозагара. Загорелся красный сигнал светофора, и папа слишком близко наклонился к чехлу, чтобы рассмотреть его.

– Гидроциклы? Поездки?

Я поняла, о чем он спрашивает, поэтому сердцем и разумом попыталась моментально соорудить стену, которая оградила бы Уильямсов от его скользкой натуры.

– Это был подарок.

Слова обрушились на стену, словно гранаты, и я понадеялась, что они попадут прямиком в его голову.

Но нет. Отец фыркнул, потершись о руль нижней частью своей рубашки поло, не замечая моего резкого голоса.

– Какая подруга, – протянул он. – Пользуйся, пока ладишь с ними, слышишь? Только родственники могут так с тобой обходиться. А ты не их обуза.

После всего, что он сделал, мне глупо злиться. Но я желаю наорать на него, вырвать из замка зажигания связку ключей с ужасным прямоугольным брелоком и надписью «Ты мой любимый Засранец <„3 Б”» и расцарапать борт его идиотской машины.

«Чья же тогда я обуза? – едва не закричала я. – Куда мне податься?»

Отец отвез меня домой, потому что я не хотела, чтобы он увидел дом Дженны; не желала, чтобы даже взглядом опорочил мою безопасную обитель. Не прошло и пяти минут, как за мной заехали Дженна и миссис Уильямс и отвезли меня на ужин, во время которого – уже после подачи салата – я ушла в туалет, потому что не смогла остановить поток слез.

Когда подруга появилась в уборной, я отказалась выходить из кабинки и сказала, что неважно себя чувствую, но скоро приду. Дженна пропустила эти слова мимо ушей, растянулась на полу и проскользнула под дверцей. Одному богу известно, в чем испачкалось ее легкое голубое платье, но мне на это было абсолютно наплевать, когда меня окутал запах ее духов и подруга сжала мое тело в медвежьей хватке.

Я поведала ей о словах отца; о том, как ужасно было слышать, что Бьянка уже беременна; и я должна понимать, что между ним и мамой ничего не выйдет.

Я долго плакала в платье Дженны, она не противилась, и только позже, отстраняясь от меня, заметила:

– Это еще не все.

Я потрясла головой. Слезы лились еще сильнее, когда я рассказывала, как отец посоветовал пользоваться подругой и ее родителями, пока не надоем им. Из горла вырвался безобразный всхлип, который, на удивление, на пару с рассерженным вздохом Дженны разнесся эхом по кабинке.

– Ох, господи, Амелия. Так вот в чем дело? Из-за этого я каталась по грязному полу уборной?

Дженна оторвала туалетную бумагу из диспенсера и небрежно промокнула мои глаза и нос. А вытирая мне лицо, бормотала что-то вроде «смехотворно», «абсурдно» и «настоящая мелодрама».

Едва закончила, подруга посмотрела мне прямо в глаза и объявила:

– Амелия Гриффин, настоящим я утверждаю, что ты будешь моей худшей и самой обременительной обузой на веки вечные. А теперь мы можем пойти поужинать? Пожалуйста?

– Но как? Как ты можешь быть в этом уверенной? – спросила я, едва ворочая языком и из-за этого звуча грустно и даже плаксиво.

Дженна закатила глаза и вытянула руку, отставив мизинец.

– Даю обещание на мизинце, ладно? Хорошо? Хорошо. А теперь заканчивай плакать. Было бы из-за чего реветь. Я подумала, что тебе придется переехать к нему и его ужасным волосам во Флориду. Вот из-за этого стоило бы плакать.