Седьмая функция языка - Лоран Бине Страница 28

– Товарищ Христов, ты ведь, конечно, знаешь, кто величайший политик XX века?

Эмила Христова не вызвали на Лубянку, хотя туда было бы лучше.

– Конечно, Юрий Владимирович. Георгий Димитров.

Как бы неформальный характер его встречи с Андроповым, главой КГБ, в старом баре, – в подвале, как почти все подобные заведения Москвы, – не для того, чтобы ему было комфортнее, и то, что здесь люди, суть дела не меняет. Арестовать и на людях могут. Как и отправить на тот свет. Ему ли это не знать?

– Болгарин, – смеется Андропов. – Кто бы мог подумать!

Официант поставил на стол две небольшие рюмки водки, два больших стакана с апельсиновым соком и два соленых огурца на блюдце – Христов задается вопросом, не знак ли это. Люди вокруг курят, пьют и громко разговаривают: это золотое правило – если хочешь, чтобы твой разговор не подслушали, нужно выбирать шумное место, где много посторонних звуков, чтобы микрофон, если он есть, не мог выделить определенный голос. В квартире надо пустить воду в ванной. Но проще всего пойти куда-нибудь выпить. Христов рассматривает лица посетителей в зале и вычисляет как минимум двух спецов, но предполагает, что их больше.

Андропов продолжает – снова про Димитрова: «Это потрясающе, как все повернулось после тридцать третьего и суда по делу о рейхстаге. Противостояние Геринга, заявленного свидетелем, и Димитрова на скамье подсудимых предвосхищало и олицетворяло будущую фашистскую агрессию, героическое сопротивление коммунистов и в итоге нашу победу. Исключительно символичный процесс: превосходство коммунистов со всех точек зрения – политической и моральной. Величавый и язвительный Димитров, который в совершенстве разбирается в исторической диалектике, притом что рискует головой, и Геринг, который орет и потрясает кулаком… Это было зрелище! Геринг, председатель рейхстага, министр-президент и министр внутренних дел Пруссии – не абы кто! Но Димитров меняется с ним ролями, и Герингу приходится отвечать на его вопросы. Димитров разнес его в пух и прах. Геринг в ярости, топает ногами, как мальчишка, которого оставили без сладкого. А напротив него, на скамье подсудимых, величавый Димитров демонстрирует всем, что нацизм – безумие. Даже до председателя суда дошло. Смех, да и только: он как будто просит у Димитрова прощения за поведение большого Геринга. Говорит ему – как сейчас помню: „Учитывая сеанс коммунистической пропаганды, который вы нам устроили, не стоит удивляться, что свидетель тоже нервничает“. Нервничает! На что Димитров отвечает, что полностью удовлетворен ответом министра-президента. Ха! Вот это человек! Талантище!»

Христов во всем видит намеки и двойной смысл, но старается делить на десять – знает, что паранойя помешает ему правильно оценить слова начальника КГБ. Впрочем, вызов в Москву – сам по себе верный знак. Можно не задаваться вопросом, знает ли что-нибудь Андропов. Вопрос – что именно он знает? И ответ куда сложнее.

– Тогда весь мир говорил: в Германии остался один настоящий мужчина, причем болгарин. Кстати, Эмил, а ведь я был с ним знаком. Прирожденный оратор. Мастер.

Выслушивая дифирамбы Андропова великому Димитрову, товарищ Христов прикидывает собственное положение. Когда собираешься врать, самое неприятное – это если не знаешь, насколько твой собеседник владеет информацией. В какой-то момент в игре придется делать ставку.

И этот момент наступает: Андропов перевернул страницу с Димитровым и просит своего болгарского коллегу пояснить последние донесения, которые легли к нему на стол на Лубянке. Что там за парижская операция?

Ну вот, приехали. Христов чувствует, что его сердце начинает биться сильнее, но следит, чтобы не учащалось дыхание. Андропов хрустит огурцом. Надо что-то решать. Либо признавать операцию своей, либо делать вид, что ты ни сном ни духом, но у второго варианта есть недостаток: расписываешься в некомпетентности, что в кругах разведки всегда не лучший расчет. Христову отлично известно, что такое хорошая ложь: она должна утонуть в океане правды. Признайся на девяносто процентов, те десять, которые ты хочешь завуалировать, тоже проскочат, а риск проколоться меньше. Выиграешь время и не запутаешься. Если врешь, надо врать в чем-то одном и только в этом, а во всем остальном – кристальная честность. Эмил Христов наклоняется к Андропову и произносит: «Товарищ Юрий, ты знаешь Романа Якобсона? Он твой соотечественник. Восхитительно написал о Бодлере».