Темное дитя - Ольга Фикс Страница 27

Над кем он ее производит: над собой? Надо мной? Над нами?

Теперь совершенно теряюсь я:

– В смысле? Ты хочешь сказать: по-настоящему, с хупой и прочим?

– Нет, по-игрушечному, – фыркает Жан-Марк, но глаза его по-прежнему непоколебимо серьезны.

– Прости, но нет! – Я все еще пытаюсь свести все к шутке. Зачем, ну зачем он все портит? Так было хорошо!

– Но почему?

– Да я уже насмотрелась. Платок на голову, юбку в пол, и каждый год по ребенку.

– Платок вовсе не обязательно! – смеется Жан-Марк. – Меня вполне устроят бандана и свободные брюки. Насчет детей, полагаю, тоже как-то договоримся.

– Послушай, – я пытаюсь взять его за руку, но Жан-Марк прячет свои руки за спиной, и я беспомощно сплетаю собственные пальцы между собой. – Ну пойми ты, нельзя же так, сразу замуж. Мы с тобой еще абсолютно не знаем друг друга!

Жан-Марк вскидывает брови:

– Разве? А мне казалось…

– Да не в этом же смысле!

Жан-Марк слегка краснеет, но не сдается:

– В прежние времена жених с невестой вообще не видели друг друга до свадьбы. Родители сговаривались между собой – и вуаля!

– Сравнил! В прежние времена! Океан воды утек с тех пор! Атомную бомбу успели изобрести! Да о чем я – интернета еще вчера не было! Ты помнишь, как у тебя появился первый компьютер?!

Жан-Марк кивает.

– Ну вот, а сегодня жизнь без сети кажется невозможной.

– И что? Не думаю, чтоб людская природа от этого сколько-нибудь изменилась. По-прежнему люди женятся и заводят детей.

– Ну да, а потом разводятся! А прикинь, как сложно было в старые времена развестись! Вот и жили, бедные, десятилетиями с кем попало. Потом, родители-то знали, чего их детям надо. А мы сейчас как в лесу – никто не знает, чего нам надо, и прежде всего мы сами.

– Почему? Я знаю, чего мне надо. Ты добрая, храбрая, легко всему учишься. Ответственная – достаточно посмотреть на вас с Тёмой.

– Да ничего ты не знаешь! А вдруг я храплю по ночам? И скриплю зубами? Разбрасываю вещи, забываю закрыть за собой тюбик с зубной пастой?

– Что? Да какое это…

– Жан-Марк, тебе сколько лет?

– Двадцать четыре.

– Ну вот, а мне двадцать шесть. И я уже была замужем. Поверь мне, только это и важно. На людях-то мы все добрые и милые. А как начинаешь с кем-то жить, все сразу оказываются с зубами.

– Подумаешь, боюсь я твоих зубов! Не преувеличивай. Рано или поздно ко всему привыкаешь.

– Наоборот! Любая фигня рано или поздно начнет раздражать. Разве что партнер у тебя секс-гигант и, если верить фильмам, ты ему все за это прощаешь. Проверим?

– Соня, ну зачем ты так?

– А как? Хочешь сказать, и это не важно? А зачем жениться тогда? А вдруг в первую брачную ночь выяснится, что мы друг другу не подходим? Тогда что будем делать? Тогда-то ведь поздно будет!

– Значит, обратимся к специалисту, – цедит Жан-Марк сквозь зубы. – Это еще не самое страшное. Такое бывает, я слышал. И люди с этим работают. Но ты, я вижу, не настроена серьезно. С меня хватит. Прости, что я вообще об этом заговорил.

Жан-Марк встает и отряхивает от травы брюки. Ноздри его раздуваются, усы топорщатся, как шерсть у кота. На лице хорошо мне знакомое выражение: «Eh bien, я сделал все что мог, теперь дело за природой».

Мне становится стыдно. На самом деле, с чего я так завелась? Сказала бы, как все нормальные девушки, что подумаю.

– Ну чего ты? Я ж не говорю «нет». Давай повстречаемся какое-то время, можем даже пожить вместе, если хочешь. Поглядим что и как. Узнаем друг друга получше, и тогда уж, на трезвую голову… Пойми, не могу ж я так…

– Eh bien, а я не могу иначе.

И Жан-Марк решительно зашагал вниз с холма.

Маленький беленький мотылек нагнал его и кружил некоторое время перед самым его носом, пока Жан-Марк с досадой не отмахнулся.

Бог с ним! Не очень-то и хотелось.

Поздно вечером пришла эсэмэска. Операция в воскресенье отменилась. Жан-Марк сообщит, когда я опять понадоблюсь ему в клинике.

Что ж, этого следовало ожидать, сказала я себе, отключая в телефоне будильник. И черт с ним, раз он дурак такой. Пусть ищет себе невест в Меа Шеарим! Не очень-то и хотелось.

Дрожащие пальцы не слушались, и сенсорный экран отказывался подчиняться противоречивым командам. Окончательно осатанев, я шарахнула телефоном об стенку и разревелась. Дура, идиотка, когда ж я, наконец, поумнею?

Из своего угла Тёма сочувственно наблюдала за мной, но сказать ничего не решилась.

И правильно! Я сама себя боюсь, когда на меня находит.

* * *

Без клиники дни тянутся бесконечно. Ульпан у меня два вечера в неделю. Остальное время я свободна. Делаю генеральную уборку, перекладываю с места на место вещи, выбрасываю ненужное старье. Выхожу в магазин нечасто, ведь новых заработков у меня нет, а конверт сделался на удивление скуп в последнее время.

Конечно же, я скучаю по Жан-Марку и вечной суете его клиники. Без настоящего дела в руках – а у меня как раз стало вроде что-то получаться!

Мимоходом заглядываю в сидур. Читаю, с трудом разбирая полузнакомые слова: «Благословен Господь, повелевший петуху отделять день от ночи. Благословен Господь, избавляющий от оков. Благословен Господь, выпрямляющий согбенных. Благословен Господь, прозревающий слепых. Благословен Господь, что не сотворил меня женщиной» – что, и женщины тоже так говорят?

– Женщины говорят, «что сотворил так, как захотел». Видишь, внизу маленькими буквами, – поясняет Тёма. – Я тоже это говорю, хоть я и не женщина.

– Тём, а ты разве молишься?!

Сестренка отводит глаза.

– Ну так, иногда. Если очень хочется.

Как такого может хотеться?!

Телефон так и не ожил, но я не слишком горюю по этому поводу – все равно мне никто не звонил, кроме рекламных служб, ребецин и Жан-Марка. В качестве окна в мир комп однозначно лучше. Там я регулярно вижу всех, кто остался в Москве. Иногда даже начинает казаться, что вовсе не уезжала.

Может, зря я не записалась на курс укладки париков? Была б хоть какая-то перспектива.

За время общения с Жан-Марком Тёмка здорово продвинулась в художественном свисте. Теперь, стоит ей хоть раз услыхать мелодию, она подхватывает ее и старается повторить, пока не получится. Беда в том, что упражняться Тёмка может бесконечно, пока я не зажму уши и не начну на нее орать. Тогда Тёма замолкает и смотрит на меня удивленно: почему я сержусь, разве она сделала что-то плохое? И мне делается стыдно – действительно, с чего это я? Все ведь хорошо, ребенок при деле.