Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар Страница 27

Он отряхнул песок с моей ночной рубашки, потом со своей пижамы, поднял носовой платок, сложил его, и мы поехали обратно в общежитие. По пути в машине мы то и дело смеялись, в общежитии повесили пижаму и ночную рубашку рядышком на общую бельевую веревку и разошлись спать поодиночке.

На следующий день он позвонил мадам Гутсио и по-немецки рассказал ей, как возил меня на озеро целоваться. Мадам Гутсио на том конце провода рассмеялась так громко, что даже мне было слышно:

— Ай, Йорги, разве ты не видишь, она же еще совсем ребенок.

На это Йорги сказал ей еще что-то, уже по-гречески, а мадам Гутсио громко, чтобы я слышала, перевела для меня его слова на немецкий:

— Йорги говорит, она и целуется как ребенок.

Позже, уже за работой, Йорги достал из кармана носовой платок, который ночью для меня на песке расстилал, и из него посыпались на стол песчинки. Он в это время как раз прочищал платком очки и поэтому не заметил, что я эти песчинки углядела. Но когда я стала их подбирать, он сказал:

— Пусти, я сам.

Взял у меня из горсти песчинки и вытряхнул в пепельницу.

По вечерам, совсем как мадам Гутсио, он звонил в Грецию, потому что его сестры и братья томились там в военных тюрьмах. Позвонив, он пришел ко мне и сказал:

— Я звонил в Грецию. — И подмигнул в точности как мадам Гутсио, дожидаясь, когда я подмигну в ответ.

В коридоре погас свет. Только фары мчащихся по автостраде машин быстрыми промельками освещали теперь наши лица.

— Йорги, мне должно быть стыдно, что я не смогла избавиться от своего бриллианта?

— Нет, ты сможешь избавиться от него, только когда по-настоящему захочешь.

— Спокойной ночи, Йорги.

— Спокойной ночи, моя маленькая туркала.

Но ведь я очень хотела расстаться со своим бриллиантом. До возвращения в Стамбул, думала я, мне обязательно надо от этого бриллианта отделаться. Ангел, вон, уже свой бриллиант отдала, Гутсио давно без бриллианта живет, и девушка с шестого этажа, у которой был выкидыш, тоже теперь без бриллианта. И все они ничуть не хуже меня могут снимать и надевать пальто, открывать и закрывать двери. Взрезать письма. Курить сигареты. Выключать свет. С прежним аппетитом уплетать макароны. И кино смотрят как ни в чем не бывало без всякого бриллианта. Лежа в кровати, в проползающем по стене свете автомобильных фар, я поклялась себе во что бы то ни стало освободиться от своего бриллианта. Но я не знала как. Надо будет у Гутсио спросить, когда та вернется. Но Гутсио так и не вернулась. Йорги сообщил мне, что она уехала в Грецию насовсем.

— Конечно, рано или поздно она угодит там в тюрьму, — сказал Йорги. — Но она посчитала, что лучше бороться там, чем каждый вечер звонить отсюда в Грецию.

После этого вскоре уехал и Йорги. В дирекции «Сименса» нам сказали: «Завтра пришлем вам нового коменданта, турка».

Всю ночь я бродила по этажам общежития, провожая глазами удирающих от меня тараканов. Стоило включить свет — они в панике разбегались, ныряя под двери в комнаты жильцов. Потом села у себя в келье на кровать и стала слушать: вдруг за стенкой Гутсио снова перелистнет своего Кафку или Йорги кашлянет. Сказала сама себе несколько слов по-гречески: «Бре педакиму сагапо». ^[18] За стенкой никто не перелистывал книгу, никто не кашлял. Только машины с лихим присвистом проносились по автостраде. Я открыла дверь в комнату Йорги: на столе в пепельнице осталось несколько окурков, на полу стояло блюдечко с водой, из которого еще сегодня днем лакала Йоргина кошка. Я позвонила Гутсио в Грецию.

— Куколка моя сахарная, — обрадовалась та, — как у тебя дела? Мне так тебя не хватает!

— Не хочу я здесь оставаться. Йорги уехал. Кошку увез.

— И ты уезжай! Ты в Париже была? Поезжай в Париж! У меня там есть друг. Записывай адрес. А потом поступишь в актерскую школу. И я приеду, чтобы увидеть тебя на сцене. Ты моя Кассандра. Ясу педакиму ясу. ^[19]