Продолжение следует - Наталья Арбузова Страница 27

Игорь теперь живет у Степановны – ее однокомнатная квартира в соседнем подъезде. Побомжевал маненько – и хватит. Если Олегу в подвале не место, то Игорю и подавно. Степановна варит такие борщи, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Сам отец Александр не брезгует иной раз отобедать у пары, в гражданском браке состоящей. Какие у Степановны половички, какие фикусы! как в добрые советские времена. Кто же в подвале, в двух комнатушках? Фарух с Борисом – это уже устоялось. К Сереге пустили Свету. Светина сноха обрадовалась пуще ее самой. Хотела отдать какую-то мебель (разгрузить квартиру). Мебель! даже смешно о ней говорить. Олеговы грузчики, когда заносят в квартиру мебель, обычно получают дополнительные деньги с просьбой что-то забрать. Деньги им, а о выбрасываемой мебели докладывают Олегу (его приказ). Меблировали подвал – фу ты ну ты. Пора подумать о Юре с Машей. Живут у Машиной бабушки. Нынче в дом берут и до свадьбы. Называется бой-френд. Нравы подтягиваем к мировому стандарту. Отец Александр, дедушка двоих граждан штата Аризона, и не думает возражать. Меблировали и Машину бабушку. Вот и красная горка, вот и свадьба. Игорь – посажённый отец Юрия, он заслужил. Зина притулилась рядом с ним, нарядная и застенчивая. Олег со Степановной отдают сироту Машу. Такая вот рокировка. Бабушка дома лежит: от волненья заболела. Ничего, Зина выходит. В лепешку расшибется, а выходит, семья как-никак. И что это жизнь к нам стала такая добрая. Аж страшно – не оборвалось бы. Тополями пахнет после дождя – закачаешься. Темнота по улицам ходит – светлее белого дня.

Ну, а эти неофиты из косного села Ленина, эти красного пояса курские соловьи, они-то зачем в Москве? где, у кого ютятся? Строители из общежития? были сто лет назад. Теперь им под пятьдесят. Кому они нафиг надобны? Держат какие-то бабы, имя им легион. Держали бы и Серегу, но у Сереги характер. Он хвостом не виляет, ему и сам черт не брат.

Над пятиэтажкой, где процветала новоявленная христианская община, навис гигантский коммерческий дом – ступенчатый, буквой «г» в основании. Летнее солнышко уходило за нижнюю его часть очень скоро. Остались две бедные березки, обиженно жавшиеся к хрущевке. Борис убирал под окнами мусор, когда на элитной веранде поверх подземного гаража появился его товарищ, переводчик с фарси Семен. Свесил очкастую голову, опершись на решетку (решетка была неплохая). Борис, что ты делаешь? – Разве не видишь? я убираю мусор. А ты что тут делаешь? – Гощу у дамы, она поэтесса песенница. Может, ты знаешь? «его уже не вернуть… да, да, его уже не вернуть». – И ты, Семен, собираешься перевести ЭТО на фарси? – Нет, у них свои тексты. Я, как бы выразиться… в общем, она ко мне благосклонна. А ты где живешь? – В подвале. – Пойдем, покажешь. (О том, чтоб Бориса позвать на веранду, речь не шла). Их встретил Фарух – он священнодействовал над газовой плитой. Света мыла за ним посуду, конечно - холодной водой. Семен на фарси обратился учтиво к Фаруху, потом прочел из Фирдоуси. Фарух расцвел и позвал Семена на плов. Слово за слово выяснилось: положенье Семена шатко, и если в нем осталась хоть капля гордости, давно пора уходить. Уходить же некуда. Обыкновенная история. Ну что, Семен был взят к Борису с Фарухом третьим. Фарух снова спал на полу, и Семен читал ему из Низами.

Сборище нехристей не давало покою отцу Александру. Он быстро сообразил, что слабое звено в цепи мирового империализма – Семен, и склонил его креститься. Психологи, блин, эти попы. Крестить еврея! тут надо найти серьезного восприемника. Наконец придумали. Борис на филфаке МГУ был любимым учеником молодого тогда доцента Осмолова, увлеченного специалиста в области церковно-славянского языка. Теперь – профессор, светило. Но кланяться к нему должен идти сам Борис, иначе ничего не выйдет. Разговор о крещенье одного еврея перерос в разговор о крещенье двоих. Борис повздыхал и сдался. С гоями так с гоями. И скоро в подвале остался верен себе один Фарух – хозяин и столп. Семен писал таджикам извлечения из Корана (вешать на стенку) и кой-какие бумаги. Он принес в подвал книги, и ничего худого с ними не случилось. Проклятье, тяготевшее над Борисом, значительно ослабло.

А как же проклятье, тяготевшее над Викторией? похоже, только ужесточилось. Каждый день затянувшегося ожиданья ее пугал. Вот прошел, и опять ни-че-го. А вдруг у нее войдет в привычку быть несчастной? ходить с вытянутым лицом? или у окружающих войдет в привычку ее не замечать? Комнату Виктория сдала вроде бы одинокому мужчине. Но тот демонстративно звонил всякий вечер новой девушке и улепетывал. Перебрал имена самые экзотические. Что теперь – отказать ему сразу по истечении договора? Виктория поехала в Сан-Ремо, на широченные песчаные пляжи, в пятизвездочный отель, и снова ей было пусто. Похоже, новая русская жизнь наштамповала много таких Викторий. А в подвале сидел профессор Иван Николаич Осмолов, читал очарованному отцу Александру лекцию об изменениях церковно-славянского языка от киевской Руси к московской.

Начало июня получилось необычно жаркое, пыльное и загазованное. Так – значит так. У нас тоже есть две машины. Олег ли, Игорь ли, оба ли сразу перевозили вечером всех (Семен добавился, да еще Иван Николаич, получилось пятнадцать, считая себя самих) за две троллейбусных остановки, на липовый спуск к затопленным серебряным копям – рукав реки. Там, наверху, годуновская церковь слегка звонила от ветра. А здесь родник, узловатые, корни тополя, белые кувшинки в воде. Женщины шли до соседней полянки. Отец Александр снимал рясу и плавал с профессором вперегонки до барж, с которых перекликались, с которых весело бултыхались матросы, измазанные углём. Борис читал в сумерках по обугленному томику Алексея Константиныча Толстого вслух и как всегда наизусть: «Храм твой, господи, в небесах, но земля тоже твой приют». Книгу ему незаметно вернули, подмешав к бумагам Семена. Семен, это твой Алексей Константиныч? – Нет. Не ведаю чей. – Значит, мой.

Господи, сколько забот у Степановны – надо всех развести по постам. Нескончаемая головоломка. Света сиделкой при Машиной бабушке и по хозяйству в подвале. Маша учится на медсестру и помогает свекрови в госпитале. Юра охранник – как все. На посту его когда-то и подстрелили (большая редкость, обычно они стоят истуканами без приключений). Леонид с Павлом грузчиками у Олега. Их стараньями Фарух не спит больше на полу – три кровати влезли в одну из комнатушек. Семен корпит над переводами, за которые больше не платят – но у него есть пенсия и уваженье Фаруха, что немаловажно. Все остальные при деле. Всё остальное байда.

О, Лида, ты только подумай… ты только послушай: наш отец Александр окрестил Бориса и его друга Семена… того, очкастого, сумасшедшего… жил у известной авторши шоу-текстов… тоже пристроился. А теперь приютился в том же подвале, где Игорь, Олег и Борис. Там отстойник бывших моих любовников. Там какая-то секта. И отец Александр - ты только представь себе – купается с ними вместе под самой троицкой церковью. Стыд и срам. Я больше ему не звоню. (И не надо. Мы дружно не любим Викторию. В царские времена могла бы пожаловаться в духовную консисторию. Сейчас же нет смысла. Сиди и не выступай.)

Участок в шесть соток, принадлежащий Степановне, – кусочек неласковой названной родины для Бориса. Заборов нет – так, канавки. За канавкою огородничает очень нудный старик - каждый вздох его слышен. Жена, на двадцать лет помоложе, не приезжает. Достал, надоел. Был мелкий начальник – на том рехнулся умом. Зовут его Карпом. А у Степановны елочка в человеческий рост - нарядим под новый год. Мы тут надолго. Борис тут надолго застрял. Подъемы и спады жизни. Погода – под богом ходим. И страх как хочется снова писать. Семену же можно. Может быть, можно и мне. (Борис искал в себе и никак не мог нащупать источника, что фонтанировал прежде. Точно ребенок, на ночь клал под подушку пять уцелевших книг. Видел во сне их страницы, знакомые наизусть. Утром – всё то же. И всё-таки рядом Семен. Это уже кое-что.) (Как мы однако зависимы! плохие из нас робинзоны. Бог дал Борису штук пять простодушных пятниц, а он еще недоволен. Фарух телевизор при нем не включал, с помойки притащенный, и всякий раз выключал, чуть только Борис входил – такие, блин, деликатные люди. Какого ему рожна.)