Замыслы - Саша Филипенко Страница 27

Бывший милиционер сидит передо мной. Я покручиваю шило в кармане и понимаю, что больше ничего не боюсь. Совсем. Саша Филипенко больше ничего не боится.

Милиционер смотрит на меня, скалится и, вероятно, пытается напугать. Только ничего не выходит. Зря он это делает, зря. Он даже не понимает, что стал смешон и стар. Он, судя по всему, тоже очень много пьет. Кажется, мне даже жаль его, но…

– Давай сюда свою руку, отдам деньги – говорю я.

Он кладет руку на стол, ладонью вверх. Я вытаскиваю из кармана шило и что есть силы бью. Мужчина кричит, пытается убрать руку, но поздно – я прибиваю его кисть к деревянному столу. Он орет, пытается вытащить шило из руки, но тем самым делает еще больнее себе. Он продолжает орать, но это никого не смущает. Бармен спокойно протирает стакан и смотрит на нас так, будто подобные истории случаются здесь каждый день.

– Сука! Тварь поганая! А-а-а!

– Не ори, дай сюда! – говорю я и вырываю шило из его руки. – Сядь! Сядь, я тебе говорю, мразь!

Будто сам себе пожимая руку, мужчина из моего детства пытается остановить кровь. Испуганный, он смотрит то на окровавленную ладонь, то на меня.

– Ты сломал ноги отцу?

– Нет!

– Кто?

– Да сам он!

– Как это сам?

– Да поскользнулся просто и все! Не ломал я ему ничего! Это он все это придумал!

– Что значит придумал?

– Ему как всегда нужны были деньги. Он поскользнулся, пьяный, у вас дома, а потом уже решил придумать эту историю.

– Откуда ты его знаешь?

– Да мы уже пару лет выпиваем вместе. Приятельствуем.

– Ясно. Вызови себе врача.

Все это похоже на моего отца. Очередной прекрасный замысел. Я возвращаюсь домой. Папа сидит на веранде. Сложно понять, как он вообще добрался сюда. Рядом с отцом сидит кот. Мой кот. Тот самый, что сбежал из московской квартиры. К моему удивлению, – папа трезв. Я люблю, когда папа трезвый. Папа уже все знает. Ему, наверное, позвонил друг. Папе стыдно – он не смотрит на меня.

Я смотрю на отца. Он смотрит в окно. Кот смотрит на меня. Я смотрю на отца и слушаю, как ветер раскачивает сосны. Где-то вдали шумит электричка. Падают шишки. Папа все смотрит куда-то вдаль, и кот все смотрит на меня.

На следующее утро нам доставляют кресло-коляску. Я заталкиваю мать в душ, заставляю умыться и приготовить нам завтрак. После завтрака мы идем к морю. Мама молчит, молчит отец, молчу я. Кот, которого отец держит на руках, с интересом рассматривает пляж. Я смотрю на пену. В небе кричат чайки, у берега плещутся волны. Мы не разговариваем. Когда появляется Лидия, я говорю родителям, что им пора домой.

Лидия приходит вместе с мальчиком. Он держит ее за руку и все время порывается замочить кроссовки в воде. Лидия улыбается.

– Привет, – говорю я.

– Привет, – отвечает Лидия, – очень приятно, что ты позвонил.

– Я рад, что ты согласилась приехать. Дойдем до скамейки?

– Да, давай, конечно.

Папа и мама машут нам. Мальчишка, словно медвежонок, неуклюже бежит к воде. Лидия кричит, чтобы он не подходил слишком близко. Парнишка, кажется, послушный. Мы садимся на скамейку.

– Как твои дела, Саш?

– Кажется, хорошо.

– Все шутишь?

– Больше нет. Сколько твоему малышу?

– Два.

– Кто отец?

– Если бы я знала… Кажется, больше похож на тебя.

– А Гёба знает?

– Нет.

– Как ты его назвала?

– Роман.

– Ладно, смешно…

– Зачем ты здесь, Саш?

– Приехал по одному делу.

– Надолго?

– Кажется, теперь навсегда. Ты бы хотела два миллиарда евро, но при этом быть морем?

Лидия улыбается. Улыбаюсь я. Роман встает на ноги. Лидия теребит мои волосы. Я думаю о том, что в этот момент, в этот самый прекрасный в моей жизни момент, добравшись домой, родители спорят, как лучше спрятать бутылку. Флюгер соглашается продать молодым юмористам шутку про грузина, который кормит с руки ежа. Медбрат делает глоток бутирата. Гёба целует мою дочь. Я смотрю на море, сценаристы садятся играть в покер. Док выключает компьютер. Нино смотрит в окно. Устроившись перед телевизором, моя теща наблюдает за битвой экстрасенсов. В тридцати четырех километрах от Москвы, в позолоченной клетке, от остановки сердца умирает львица. Батюшка набивает себе новую татуировку с изображением Иисуса Христа, и младший сержант решает никогда никого никуда не пускать. Ведущие читают газеты, и где-то там, далеко-далеко, мой лучший друг ковыряется в дерьме.

Возвратившись домой, я достаю из стола чистый лист бумаги, беру карандаш и записываю первое предложение романа, который, однажды, обязательно напишу:

Утром сбежал кот. Второй за год. Пока я искал его, Москва встала в пробку, длинную, как кишка.