Плюс один - Тони Джордан Страница 27

– Грейс? Черт, ну прости меня. Правда. Давай забудем. Необязательно об этом говорить.

– 14, – говорю я.

Он смотрит непонимающе.

– 14 зубных щеток. – Отхлебываю чай во второй раз.

И тут мой живот сводит от спазма. Вряд ли это из-за еды, потому что я так ничего и не попробовала. И я вовсе не боюсь серьезных разговоров. Незадолго до казни Кеммлера у Николы с Вестингаузом состоялся очень серьезный разговор о делах. Он назревал уже давно и принес им обоим немало страданий, но то, что он состоялся, всё же было к лучшему.

Тошнота волной прокатывается по телу, начавшись во рту и стекая вниз по туловищу. Сомнений быть не может – мне худо, очень худо.

– Грейс, ты в порядке?

Наверное, я побледнела.

– Я… я не очень хорошо себя чувствую.

Сейчас как вырвет меня на все эти симпатичненькие бамбуковые контейнеры.

– Хочешь подышать воздухом?

Молчу.

– Хочешь выйти на улицу?

Киваю, схватившись за живот. Во рту кислотный вкус.

Шеймус просит счет и оставляет на столе деньги. Берет меня за руку. По пути к двери я едва передвигаю ноги. Видите ли, проблема была вот в чем: Вестингауз предложил выплачивать Николе по 2 доллара 50 центов с каждой проданной лошадиной силы. Даже великий Вестингауз не мог предвидеть, насколько это щедрое предложение и сколько лошадиных сил ему предстоит продать.

Через дорогу от ресторана есть парк. Шеймус усаживает меня на качели. От боли я согнулась пополам. Вряд ли это аппендицит – ведь приступ аппендицита начинается с запора и несильной боли общего характера. Возможно, это воспалительный процесс в кишечнике, но диареи нет. На аневризму аорты не похоже. Хотя не исключено. Может, вчерашний цыпленок был несвежим или я подхватила вирус, и через день-другой со мной будет покончено.

Шеймус стоит на коленях у качелей и хмурится. Он хочет знать обо мне всё. Хочет знать, кто я такая.

В конце концов Вестингауз оказался по уши в долгах. Он пошел к Николе и сказал ему просто и прямо: «Ник, дружище. У нас неприятности. Ничего, если вместо 2,50 за лошадиную силу я заплачу тебе шиш?»

Этот последний разговор я, конечно, придумала.

Случись нечто подобное сегодня и не с таким благородным человеком, как Никола, легко предсказать, чем бы всё кончилось. Адвокаты. Судебные иски. Каждый день читаешь о таких ничтожных людишках в газетах: они садятся за руль в пьяном виде и врезаются в светофоры, а потом обвиняют во всем городской совет. Подают в суд на рестораны за то, что их не предупредили, что кофе горячий. В этом пакетике с орехами могут содержаться остаточные следы орехов. Люди просто не могут смириться, что во всем виноваты они сами.

А ведь это так. Мы сами, сами виноваты во всем – всё, что с нами происходит, случается по нашей вине.

Никола не был мелочным. Его ответ записан в хрониках и, пожалуй, является прекраснейшей речью, когда-либо произнесенной человеком. Помимо всего прочего, она свидетельствует о свойственной людям природной доброте.

«Мистер Вестингауз, – сказал Никола, – вы были мне другом и поверили в меня тогда, когда у других не было веры; вы проявили мужество и рискнули, когда другим не хватило смелости; вы поддерживали меня, когда даже вашим инженерам не хватало дальновидности, чтобы узреть те великие дела, которые ждали нас впереди и которые видели лишь мы с вами; вы стояли со мной плечом к плечу, как друг, и вы спасете свою компанию, чтобы дать дорогу моим изобретениям. Вот ваш контракт и мой – я порву их оба на куски, и вы можете не беспокоиться о выплате процентов. Этого достаточно?»

– Грейс, я хочу помочь. Правда. Если это как-то связано с религией и тебе запрещено водить машину или пользоваться мобильником, если у тебя пищевая аллергия… Я должен знать, с чем имею дело.

Человек, которого я вижу всего четвертый раз в жизни, стоит на коленях у моих ног. Его рука на моем колене. Он ни разу не заговорил о погоде. Ни разу не заговорил о футболе. Вопреки всем общественным инстинктам он говорит искренне. Большинство людей сказали бы: «Слишком много информации». Но только не Шеймус.

– Грейс? – Он садится на качели рядом с моими и ждет.

Если бы я поведала обо всем Николе, знаю, что он бы ответил. «Грейс, ты моя любимая, – сказал бы он, – расскажи о своих проблемах, я порву их на куски, и у тебя больше не останется проблем. Этого достаточно?» Делаю глубокий вдох.

– Религия тут ни при чем. Это совсем другое. Просто я люблю считать. Я должна считать, – отвечаю я и впиваюсь мысками туфель в резиновое покрытие под качелями.

– Считать? Что считать?

– Ну, например, шаги, слоги, кусочки и всякое такое. Еду. Сколько раз проведу расческой по волосам. Зубной щеткой по зубам. – Он хмурится. Черт. Объясняю дальше: – Шампунь в миллилитрах. Стручки фасоли на ужин. Бананы. Вещи, когда загружаю их в стиральную машину. Чтобы не сбиться со счета, пишу списки: сколько тарелок помыла, сколько полок протерла. Часто смотрю на часы. Ну это ты уже знаешь. В общем, всякое такое.

– Ты вроде тех, кто постоянно моет руки? Обсессивно-компульсивное расстройство, так это, кажется, называется?

Презрительно фыркаю:

– Боже, нет, конечно. У меня нет ничего общего с этими психами, помешанными на гигиене. На человеческой коже 182 разновидности бактерий, и все они находятся там не просто так. Пытаться избавиться от них глупо.

– А считать… не глупо?

– Разумеется, нет. Счет лежит в основе всего. Шеймус, понимаешь… единственное, что придает нашей жизни смысл, – осознание того, что рано или поздно мы умрем. Это ждет всех нас. Поэтому каждая минута важна. Если бы мы не могли сосчитать наши дни, часы любимых… в чем тогда был бы смысл? Тогда жизнь была бы бессмысленной. Без чисел в нашей жизни не было бы критериев. Не было бы ценностей. Она утратила бы важность. Осознание этого, способность радоваться обретаемому и оплакивать утраты – вот что отличает нас от животных. Счет, сложение, измерение, умение исчислять время. Всё это делает нас людьми.

– Ясно. Не задумывался об этом. Теперь понятно, зачем тебе счетные палочки.

Мои палочки. Были бы они сейчас со мной, просто лежали бы в кармашке… Пытаюсь улыбнуться:

– Это самое дорогое, что у меня есть. Если бы моя квартира загорелась, я схватила бы палочки и больше ничего. Могу часами с ними играть.

Примерно через 10 минут он уйдет, и я никогда его больше не увижу. Смотрю на то место, где он сидит, и пытаюсь сосредоточиться. Надо запомнить всё – как его руки держатся за качели. Силуэт головы на фоне деревьев. На его рубашке ярко-желтые цветы на черном фоне; с моего места видно 8 целых цветов и 15 половинок. На левом колене джинсы протерты до белизны. Стараюсь в точности запомнить тембр его голоса. Закрываю глаза на секунду и проверяю, удастся ли воссоздать его в памяти.