С птицей на голове - Юрий Петкевич Страница 27

Взял чемоданчик — еще папин чемоданчик, выхожу во двор — мама на коленях в цветнике.

— Что ты делаешь? — не понимаю.

— Собираю лепестки с пола, — объясняет. — Ты вчера заходил к папе?

— Заходил, — отвечаю, когда не заходил. — У него такие же цветы распустились.

— Подойди, — мама поднялась с колен, — я тебя поцелую.

Я подошел к ней, она меня поцеловала, и я вышел с чемоданчиком на улицу. На остановке дядя Вася, который уже на пенсии, спрашивает:

— Как мама?

Я не успел ответить — подъехал автобус; мы сели в него, и всю дорогу до города дядя Вася вспоминал молодые годы и какая была тогда моя мама, а я не мог представить, какая она была. Дядя Вася еще не раз спрашивал про маму, и я догадался — он хочет на ней жениться.

— Разве вы не знаете, — удивился я, — какая она стала теперь?

— Какая? — спросил дядя Вася.

— Я не знаю, куда уехать от нее.

— Почему?

— Я устал от ее поцелуев.

— Ты не говори об этом никому, — только и посоветовал. — Ну, и куда ты едешь?

— К брату.

В городе у забора на автостанции стоял веночек из бумажных цветов. Рядом никого; мимо — не по асфальту, а по траве, прошел с автобуса мужик в сапогах. Приехав в город, он «почистил» в траве сапоги, чтобы не запачкать асфальт. Я тоже по траве прошел мимо веночка и догадался: недавно была радоница, и кто-то, дожидаясь автобуса, наверно, выпил и забыл у забора веночек.

Навстречу по мосту две женщины; одна старуха в черном платке, а другая молодая. Она тащила в рулонах обои, перевязанные веревочкой.

— Снится? — спросила у нее старуха.

— Не снится, — ответила женщина с обоями и почему-то покраснела, а что еще пробормотала — я не услышал; мы разминулись, и от этих подслушанных случайных слов закружилась на мосту голова. Когда я оглянулся, молодая женщина положила рулоны на перила и отдыхает; тоже оглянулась, и я поспешил дальше.

На другом берегу двухэтажные дома, выкрашенные белой краской, но она облупилась и проступила голубая. Все они одинаковые, и в каком из них живет Митя — не могу вспомнить. Идет назад старушка в черном платке — одна, улыбается; чему она улыбается в черном платке, — подумал я; только рот раскрыл, чтобы спросить, старушка говорит: тебе сюда, и я пошел, а потом думаю: откуда она знает?

Поднимаюсь на второй этаж, звоню — долго никто не открывает; уже думаю — ошибся, как послышались шаги. Открывая, Митя вздыхает за дверью.

— Ну, как ты? — спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, бормочет: — И я тоже…

— Что тоже?..

— Ничего, — машет рукой. — Целый день тебя жду, а ты так долго ехал, что я заснул, — оправдывается. — Хочется крепкого чаю, чтобы проснуться, но лучше погулять; пошли скорее, — натягивает туфли.

— Куда?

— Ты что, забыл? — удивился Митя. — Когда завязываю шнурки, не могу ни о чем думать.

— Забыл, — загрустил я.

Он завязал шнурки, и мы вышли из подъезда.

— Сейчас придет жена, — добавил шепотом Митя, — а я хочу поговорить с тобой наедине. Как мама? — спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, еще: — Летаешь ли ты во сне?

— Разве ты не знаешь, — соврал я, — никогда не вижу сны, — и вспомнил, как женщина на мосту покраснела, когда сказала: не снится.

Митя будто не услышал — улыбается.

— В твоем возрасте я летал высоко, а теперь…

— Часто падаешь? — догадался я.

— Откуда ты знаешь? — прошептал Митя. — Ладно, как мама? — спохватился, а я не знаю, что ответить, и он тогда еще: — У тебя есть девочка?

Я кивнул.

— Ну и как?

— Разве ты не знаешь, что об этом не спрашивают? — заметил я.

— Почему?

— Не знаю, — пожал я плечами. — После того как узнала мама, я боюсь — все пройдет, — вздохнул. — Ты меня понимаешь?

— Не совсем, — пробормотал Митя, — но немножко понимаю.

— Немножко, — обрадовался я, — это очень много.

Рядом с магазином киоск, где продают мороженое. Митя шагнул к окошку в киоске.

— Если ты мне, — сказал я, — то я не хочу.

— Почему? — спросил старший брат. — Ты обиделся? Почему? Про какую девочку ты говорил? — продолжает. — Это ты про соседскую Машу?

— Ну да, — киваю.

— Она же старше тебя на десять лет…

— На восемь, — поправляю.

— И еще, — тут он совсем уж разошелся, — эта Маша в каждом классе сидела по два года, и ее исключили из школы!

— Ну да, — промямлил я. — Когда папе исполнилось сорок дней.

— Как быстро летит время! — ахнул, качает головой Митя. — Не валяй дурака — найди себе хорошую девочку…

— Мне сейчас не до этого, — говорю. — Я уже не маленький — и так надо мной все смеются, когда мама меня целует. Я так устал от ее поцелуев, что не знаю, куда уехать, а кроме как к тебе некуда.

Начинает темнеть, но мы идем дальше. Зажигается в окнах свет, а небо еще пылает. Надвигается туча, усиливается ветер. С каждым порывом громче смех. Птиц в небе сносит ветром. Смех все отчаянней! Митя оглядывается, и я оглядываюсь.

— Я тебя, — говорит Митя, — отведу к своей любимой женщине. А то, — начал объяснять, — если положить тебя в моей комнате, тогда мне придется спать с женой, а я не хочу с ней спать, понимаешь?

— Понимаю, — сказал я, когда на самом деле ничего не понимаю.

— И я тебя понимаю. — Он похлопал меня по плечу.

Туча затянула небо, стал накрапывать дождик. На улице с огородами, как в деревне, мигает единственный фонарь — остальные разбиты. Я вошел за Митей в дом, который сразу за фонарем. На кухне у газовой плиты суетилась женщина, и мне показалось, что я где-то видел ее. Я заметил, как она посмотрела на моего брата и еще раз глянула, и я увидел, как и он посмотрел на нее.

— Я думала, ты сегодня не придешь, — обрадовалась женщина.

— Аня, — брат начал вполголоса, затем перешел на шепот, объясняя ей, как я устал от маминых поцелуев; наконец он весело крикнул: — А где Натка?!

Появилась девчонка и тут же отвернулась.

— А ты чего стоишь? — толкнула меня Аня; накладывает на тарелки картошку, налила кислого молока в стаканы.

— А сама? — спросил у нее Митя.