Простой, как снег - Грегори Галлоуэй Страница 27

— А какой у них был шифр?

— Там было имя, а затем слова, которые сами по себе не имели смысла, и только их количество соответствовало нужной букве алфавита. Так получалось передаваемое слово. Начиналось все с «Розабель», это значило, что послание исходит от одного из них, а потом шли отдельные, не связанные друг с другом слова.

— Его жену звали Розабель?

— Нет, это из песни.

— Почему бы нам тогда не воспользоваться этим именем?

— Потому что они им пользовались. Для нас оно ничего не значит. Кроме того, я не хочу пользоваться шифром Гудини. А если он сам до сих пор им пользуется?

— А что наш шифр означает для нас? Она ответила сразу же, без колебаний.

— Он означает, что мы знаем нечто, неизвестное никому другому. Он означает, что все остальные считают мир простым, — но это не так. Он, как снег. Большинство людей думают, что снег просто белый, но если на него посмотреть, на самом деле понаблюдать за ним, то ты увидишь различные оттенки — от серовато-белого до ярко-белого. Я читала книгу «Самое худшее путешествие в мире» о последней экспедиции Скотта к Южному полюсу. В ней о снеге говорится, как о кобальтово-голубом, розовом, розовато-лиловом и лиловом, причем с различной интенсивностью всех этих цветов. А потом еще есть структура. Иногда снег сухой и гранулированный, почти как сахар. В других случаях он мокрый и весь комками. И это только поверхностные впечатления. Если ты начнешь смотреть на каждую снежинку, все станет на самом деле сложным.

— Может, ты все усложняешь больше, чем есть на самом деле, — заметил я. — Может, уникальность снежинок — это миф. Все думают, что нет двух одинаковых снежинок, потому что на самом деле их никто не сравнивал, — я взял пригоршню снега и стряхнул излишки. — Может, я сейчас держу в правой руке точно такие же снежинки, как в эту самую минуту держит какой-то парень в Тибете или Швейцарии, или в Исландии, или в Айове. Но он думает, что его снежинки уникальны, а я думаю, что мои уникальны, потому что мы никак не можем внести их в каталог и сравнить. И это только снег, который сейчас лежит на земле, а еще был прошлогодний. Нужно сравнить миллиарды, многие миллиарды снежинок. Она рассмеялась. Она смеялась надо мной.

— Ты только что доказал мою мысль. Просто подумай, как сложно было бы занести в каталоги и классифицировать все отдельные снежинки, а затем попытаться их сравнить. Этого еще не сделали даже с отпечатками пальцев. А ведь эти снежники — лишь ничтожная часть снежинок одной зимы, не говоря уже про все зимы.

* * *

Пошел холодный дождь, капли начали падать на нас сквозь деревья, и мы направились к дому. Вместо того чтобы подниматься в гору, а потом идти вниз по дороге, мы решили срезать путь через лес. К тому времени, как мы добрались до Брук-роуд, деревья уже блестели от тонкого слоя льда. Я хотел, чтобы Анна какое-то время посидела у меня дома, но она переоделась и собралась уходить.

— Я срежу путь, как обычно делаешь ты, — сказала она.

— Будь осторожна, — предупредил я.

— Я тебе позвоню из дома.

Прошло полчаса, и она не позвонила. Я набрал ее домашний номер, и миссис Кайн сказала, что Анны еще нет.

— Когда она ушла?

— Недавно, — ответил я. — Не сомневаюсь, что она скоро появится.

Я набрал мобильный Анны.

— Беспокоишься? — спросила она.

— Ты где?

— У реки, наблюдаю за бурей, наблюдаю за льдом.

— Зачем?

— Приходи и сам выяснишь. Я никуда не собирался.

— Я с тобой до сих пор не могу разобраться, — сказал я.

— Это хорошо. Я не хотела бы, чтобы ты со всем разобрался. Подумай, как это было бы скучно. Самое интересное в жизни — это тайны, то, что находится в тени или под поверхностью. Самое худшее — это определенность и точность. Сомнение вызывает возбуждение.

Я слышал, как на заднем плане потрескивают покрытые льдом деревья, а также звук шин на скользком мосту.

— Возвращайся поскорее домой, ладно? — попросил я.

— Ладно.

Через час вырубился свет, и весь город погрузился во тьму. Я сидел у себя в комнате и слушал, как грузовики с грохотом катятся вверх и вниз с возвышенности. Я слышал звуки, создаваемые снегоуборочными машинами, которые также посыпали лед песком и солью. Я слышал, по крайней мере, два столкновения машин. Водители по глупости попытались съехать вниз с горки — и не справились с управлением. Отец развел огонь в обоих каминах, и дом наполнился запахами дерева и дыма. Он принес мне фонарик и свечу, но я предпочитал сидеть в темноте.

Анна позвонила мне на мобильный.

— Нас разделает только слой льда, — сказала она. — Почему бы тебе не представить себя Гансом Бринкером [28]и не примчаться сюда на коньках?

На заднем фоне слышалась музыка, она то появлялась, го пропадала.

— Что это?

— Думаю, Антон фон Вебер. Что-то классическое.

— Я имел в виду, откуда звучит музыка?

— Отец ходит мимо со своим приемником. Мама хочет, чтобы он включил генератор, но отец медлит и все откладывает его включение. Ему нравится темнота.

— И ты это унаследовала от него?

— Не совсем. У нас с отцом много общего, но это я унаследовала от матери. Просто она это в себе игнорирует. А как насчет тебя, Ганс Бринкер, ты в кого пошел — в мать или в отца?

— На самом деле — ни в того, ни в другую. Наверное, я больше всего похож на сестру.

— А где она?

— Я не знаю. Мы ее не видели некоторое время. Она уехала.

— Исчезла?

— Вполне могла. Она просто уехала, и мы не получали от нее никаких сообщений уже какое-то время.

— Значит, вот что тебе нравится. Ты собираешься когда-нибудь просто уехать, и никто от тебя больше не услышит?

— Иногда я так думаю.

— Ну, не уезжай пока, Ганс. Я только что сюда приехала.

— Я никуда не уезжаю.