Дама с биографией - Ксения Велембовская Страница 27

Привыкнув за много-много лет, что послушная дочка всегда под боком — подумать только, семнадцать лет проспали в одной кровати! — Нюша страшно ревновала ее к работе, к новым знакомым, к коллегам. Станешь рассказывать ей о реквизиторском цехе с его уникальными старинными вещами, дореволюционной посудой, лампами, абажурами, искусными подделками из картона и папье-маше, вроде поросенка на блюде, которого к съемке мажут вазелином, чтобы он выглядел как из духовки, — Нюша зевает в кулак: «Спать, дочк, пора!» Хотя она неглупая и вроде даже с чувством юмора, но просто тошно становится от ее замечаний, если вдруг вспомнишь за вечерним чаем какой-нибудь смешной случай из прошедшего телевизионного дня. К примеру, как на днях пожарный-новичок, простой деревенский парень, заметив старика в кепке, курившего в неположенном месте, грозно окликнул его: «Гражданин, нарушаете!» «Здравствуйте, батенька!» — обернулся артист, загримированный под Ленина, и ошалевший пожарный испуганно попятился: «Курите, курите, Владимир Ильич!»

— А зачем он курил-то, где не положено? Нешто другого места не нашел? — сердито скажет Нюша. — Я смотрю, никакого у вас там порядку нету! Сплошное безобразие.

Про всяких знаменитостей, про дикторов, которых запросто можно встретить в коридоре, мама вообще не желает слушать — подскочит с табуретки и к радио: «Щас погоду передавать станут!» И при любом удобном случае твердит будто попугай: не нравится мене твоя работа! Ее не волнует, что дочка каждый день узнает что-нибудь новое. От той же Тамары, которая работает на телевидении уже двадцать лет, а до этого еще на «Мосфильме», и столько всего знает! К какому веку что относится (смотри, не перепутай!), из чего ели-пили (запоминай!), чем обставляли дома (записывай, если охота)… От художников-постановщиков, когда они приходят в цех отбирать реквизит, тоже случается узнать много любопытного, и люди они культурные, образованные, грамотные, как, в общем, и большинство окружающих. Постоянно звучит хорошая, правильная речь. Только слушай да мотай на ус.

И что же, бросить все это из-за Нюшиных устарелых деревенских представлений о жизни? Опять засесть дома, жевать пироги и блины, ходить в юбке по колено, с косой ниже пояса и к весне выглядеть толстой купчихой?.. Нет!

Сегодня мириться с матерью она не пошла. Улеглась на топчан и выключила свет, будто спит, но не спала, а все мучилась вопросом: почему самый близкий на свете человек не хочет тебя понять? Неужели только из упрямого желания взять верх и подчинить себе?.. Похоже, что так. Ведь и она сама не съела блинок со сметанкой из чистого упрямства — с одного блина не потолстеешь. Но съесть — значило уступить, а если начать уступать, то можно потерять и другие с таким трудом отвоеванные права.

Чтобы пойти работать, запираться на крючок в Шуркиной комнате, сесть на диету, носить брюки и подкручивать волосы на бигуди, пришлось выдержать столько боев, что Люся сама себе удивлялась.

По случаю проливного дождя Ленинский коммунистический субботник разрешили проводить на рабочих местах. В результате в субботу, когда немногочисленные в выходной день работники Телецентра имени 50-летия Октября одеваются даже наряднее, чем в будни, по длинным останкинским коридорам бродили с тряпками, ведрами и вениками «лыжники» и «туристы», приготовившиеся убирать прилегающую к Останкино территорию от мусора, скопившегося под снегом за долгую зиму. Особенно забавно выглядело начальство. Сменив строгие костюмы с галстуками на спортивные штаны, свитера и вязаные кофты, порой явно с женского плеча, предельно лаконичные и угрюмые еще вчера, когда положение обязывало, сегодня, в день коммунистического субботника, руководители демократично улыбались и шутили с подчиненными.

В редакциях женщины энергично протирали столы мокрыми тряпками, вытряхивали из ящиков разный хлам и угощали коллег домашним печеньем, бутербродами и чаем из термосов, захваченных из дома, чтобы не замерзнуть на весеннем останкинском ветру. Руководимые сегодня женщинами мужчины спускали на первый этаж большие бумажные мешки, набитые старыми или отклоненными сценариями, и здесь, возле лифтов, застревали надолго, чтобы в тесной мужской компании обсудить хоккейный матч сборная СССР — сборная Канады…

Тамара с Ритой ушли на перекур, а некурящая Люся, сидя на последней ступеньке стремянки, стирала пыль веков с подсвечников в стиле ампир и старинных кубков, хранившихся на верхнем стеллаже — подальше от тех, кто на руку нечист. Раньше она думала, что таких в телецентре нет, но, как выяснилось, такие имелись. Во время сегодняшней генеральной уборки и стихийной инвентаризации Тамара недосчиталась бронзовой дверной ручки, деревянных часов с кукушкой и, что самое удивительное, торшера начала шестидесятых. Впрочем, Тамара ничуть не удивилась, сказала, обреченно махнув рукой:

— На дачу кто-то упер!

Из цеха упереть было невозможно — днем постоянно кто-нибудь дежурит, ночью — заперто, опечатано. Выходит, украли торшер либо в суматохе после съемки, либо в перерыве тракта, когда студия пустеет минут на десять-пятнадцать: одни бегут курить на лестницу, другие — в редакцию, звонить, третьи — кофе пить. Получалось, что опять виноват реквизитор — недоглядел. Тамара так и заявила и впредь велела из студии не выходить и за всеми следить: и за своими, местными, и за пришлыми, особенно за артистами, будь они хоть народные-перенародные.

— За народными? — изумилась Люся.

— А ты что думаешь? Вот случай у меня был. Еще на «Мосфильме». Один старичок, фамилию не скажу, тоже народный СССР, серебряный портсигар прикарманил. Сама видела. Говорю ему: извините, вы случайно наш портсигар в карман к себе поло́жили. Так он надулся, обиделся, а портсигар так и не отдал. Так что, девчонки, смотрите в оба. Иначе все государственное добро растащат.

Подобное указание Люсю очень смутило: она же не милиционер, чтобы за всеми следить, а если и заметит, что кто-то что-то взял, то никогда не сможет сказать человеку об этом прямо в лицо. У нее вообще не укладывалось в голове, как вору удалось вынести из Останкино совсем не маленький торшер. Ведь без специального пропуска отсюда ничего не вынесешь. Спросить об этом начальницу Люся не решилась: она и так задавала слишком много вопросов, казавшихся Тамаре наивными, — начальница беззвучно тряслась от смеха, а потом долго откашливалась в кулак кашлем заядлой курильщицы.

Роль надсмотрщика Люсе категорически не нравилась, и она опять задумалась о недавнем предложении симпатичного пожилого дядечки из общественно-политических программ пойти к ним работать главным администратором. Звучавшая так громко должность на самом деле означала всего лишь помощника режиссера, но все равно была престижней, чем реквизитор. Только вот вопросы внутренней и международной политики Люсю совершено не интересовали: газет она не читала, по радио слушала лишь сводки погоды или любимые песни советских композиторов, а когда начиналась программа «Время», выключала телевизор. Заниматься тем, в чем абсолютно не разбираешься, казалось ей неправильным: не хотелось и других подводить, и самой постоянно мучиться из-за полной своей безграмотности, как здесь говорят — некомпетентности. И Тамара наверняка бы обиделась: взяла девчонку, подучила, а та — фьють! — и смоталась. Вообще, если уж уходить из реквизиторского цеха, где по крайней мере не чувствуешь себя Митрофанушкой из «Недоросля», то в литературно-драматическую редакцию. Там так интересно! Спектакли, театральные гостиные, передачи по литературе и искусству. И девчонки там все как на подбор — красивые, образованные, с разговором… Но мечту о литдраме, все по тем же соображениям безграмотности, она планировала осуществить не раньше, чем поступит в институт на вечернее или заочное отделение и поднаберется специальной терминологии, пока караулит государственное добро на трактах и съемках. Вот тогда…