Отторжение - Элисабет Осбринк Страница 27

Концерт, который почему-то называют “Император”, заканчивается строго одновременно со съездом с трассы. Последние четверть часа они едут в молчании. Довольно широкая асфальтированная дорога переходит в тоже асфальтированную, но поуже, а потом и в проселок. С проселка мама въезжает на лужайку и выключает мотор. С одной стороны – терновник, с другой – орешник. Замечательно. А прямо перед ними – их дачка.

Осталось только прожить день.

Список Опасных слов длиннее самого себя, потому что состоит не только из Слов-Которые-Нельзя-Произносить, но и из тех слов, которые могут так или иначе намекать на эти опасные слова или порождать опасные ассоциации. Он, этот список, похож на зыбучие пески: постоянно меняет форму и длину. Можно как угодно тщательно проверять и обдумывать его содержание, ограждать самые опасные места частоколом запретов связанных с ними словечек – не помогает. Иной раз слово, на первый взгляд ничего общего с Опасными словами не имеющее, оказывается ловушкой: если произнести вслух, оборачивается катастрофой, пропастью, из которой долго не удается выбраться. И это ее вина, вина К: над списком надо работать и работать.

Зыбучие пески начинаются со слова папа. А от него, как волны, расходятся другие, не менее опасные. Следующее опасное слово: врач. Но не только. Все, связанное с профессией, опасно: медсестра, операция, больница. Все заносится в список. Слова диплом, дипломированный – ни в коем случае: они стоят в связке со словом врач. Хирург – немыслимо. Белый халат… казалось бы, что такого, домашняя тряпка белого цвета, – невозможно. Скорая помощь, приемный покой, наркоз – зона неприемлемого риска. И так далее. Жить с мамой – бессменная вахта, любым опасным словечкам от ворот поворот. У докторов это называется дежурство, но ее дежурство не кончается никогда.

И радио, и телевизор… они там, эти ведущие, как назло, то и дело употребляют Слова-Которые-Нельзя-Произносить. Или другие, хоть как-то с ними связанные. Вроде бы ничего особенного, но слова эти, как шахиды, обмотаны невидимым на первый взгляд поясом со взрывчаткой. Все время настороже, надо оценить каждое следующее предложение быстро, чтобы не взорвалось прямо в лицо. Догадаться, какой будет следующая реплика, вылавливать ключевые слова. Допустим, диктор по радио говорит: “Теперь перенесемся в Будапешт” – немедленно переключить канал, но не судорожно, а беззаботно, чтобы мама ничего не заметила. Чтобы все выглядело так, будто К устала слушать одно и то же, – ах, надоело, давай послушаем что-нибудь другое. И крутит ручку приемника, то и дело взрывающегося неразборчивым шумом, и опасные слова не успевают вызвать катастрофу.

Еще один прием: внезапный приступ кашля.

К запрещенным словам можно отнести и другие. Любовь. Брак. Развод. Счастье. Венгрия. Венгерская кухня. Венгерская музыка. Венгерские друзья. Все венгерское. Концертный зал. Концерты. Опера. Бах. Таунхаус. Хегерстен. Мужчины.

Даже направление маминого взгляда имеет значение. Если, к примеру, мимо проходит, взявшись за руки, пара – вполне достаточно, чтобы разверзлась пропасть. Хватит даже картинки в газете с символическим рукопожатием или случайно оброненной по радио шутки про “ложе любви”. И если К не успеет отвлечь мамино внимание, тут же лопается тонкая оболочка, удерживающая яростный водоворот слов: он, отец К, предатель, предал жену, предал дочь, он предал их обеих, он ушел, он мужчина, он сказал что-то непростительное, он сделал что-то непростительное – и туча прямо на глазах растет, наливается свинцом… Невыносимое, не знающее кульминации крещендо, с невыносимыми деталями: как они занимались любовью, что он в эти моменты говорил и делал, длинные периоды – как она любила и как была счастлива тогда, как несчастлива и исполнена ненависти теперь; ускоряющийся поток, заканчивающийся фейерверком яростных обвинений.

– Иди к отцу! – Туча заняла полнеба. – Можешь меня тоже бросить, как бросил он. Я тебе расскажу, как твой бесценный папаша предал тебя. Ты наверняка уверена, что он такой хороший, что он замечательный, – так я тебе расскажу, что он сделал. Иди же, иди. – Голос звучит, как церковный орган, даже чашки звенят. – Уходи! – Мать кажется огромной в своем красном халате. – Уходи, ты же так его любишь! Он-то, разумеется, куда лучше, чем я. Иди, иди… тебе там будет уютно. С его. Новой. Женой. В Новой. Замечательной. Семье!

С каждым словом с ее губ срывается фонтанчик слюны. С ее прекрасных, коралловых губ, которыми все так восхищаются. Капли долетают даже до К и жгут, как серная кислота.

Самое разумное – не шевелиться. У мамы теперь рост, наверное, не меньше пяти метров, ей приходится сгибаться, чтобы не уткнуться головой в потолок. И такая широкая, что К ничего не видит, кроме ярко-красного халата.

– Уходи, будь таким же дерьмом, как и он. Почему бы нет?

К не двигается с места. Она понимает: у нее важная роль. Роль все понимающего слушателя, громоотвода, живого существа рядом с мамой. Нет никого, кроме нее, кто бы мог взять на себя эту роль. Если не она, то кто? Никогда она не покинет маму, никогда и ни за что, они всегда будут вместе.

Гроза заканчивается, туча разражается проливным дождем слез. Туча хочет умереть. А кто тогда позаботится о К?

Чем дольше мама плачет, чем больше бумажных носовых платков на полу, тем ярче разгорается надежда. Худшее позади.

Но только когда мама идет к телефону в прихожей, К вздыхает с облегчением и тоже покидает кухню. Задание выполнено. Теперь поток жалоб захлестывает кого-то на другом конце провода. Серый телефон лопается от обвинений, он уже полон слезами, электроника вот-вот откажет. К тихо уходит к себе, к своей музыке, к книгам, к стихам.