Сад изящных слов - Макото Синкай Страница 27

Какая прелесть! Она и сама не смогла удержаться и радостно улыбнулась.

Он сразу же открыл книгу.

«В буквальном смысле глаза загорелись», — глядя на него, с восхищением подумала Юкино. Даже струи дождя за его спиной переливчато сверкали в лучах солнца. Юкино отпила глоток кофе, купленного в кафе неподалёку от сада. Так и есть, вкусный. Облегчённо вздохнув, она с замиранием сердца убедилась, что на языке осталась горечь. Когда она рядом с этим мальчиком, кофе обладает вкусом кофе. У риса — вкус риса, у дождя — аромат дождя, а летнее солнце светит, как и положено летнему солнцу.

— Знаете, я... — неуверенно заговорил юноша, не поднимая глаз от книги, — как раз делаю сейчас пару туфель...

— О, это замечательно! Для себя?

М-да, так говорят какие-нибудь тётушки в возрасте.

Ничем не показав, что заметил её волнение, он ответил:

— Я пока не решил, для кого...

И запнулся.

Внезапно Юкино мысленно ахнула. И всё ещё не соображая, в чём дело, подумала: «Нет!»

— Это женские туфли.

Стоило ей это услышать, как игривое настроение разом улетучилось.

— Только у меня никак не получается, и мне...

Вместе с тем в груди понемногу поднималось какое-то неизвестное чувство, и оно несло с собой тепло. Пока она силилась разобраться, что же это такое, юноша продолжил:

— Мне нужно снять мерки... Мои-то ноги не подойдут. Так что, если вас не затруднит... Вы не могли бы показать свои ноги?

Даже не видя его лица, Юкино поняла, что глаза у него на мокром месте. И что с ней происходит то же самое.

Звонко пели трясогузки.

Здесь, в саду, обитали разные виды диких птиц. Юкино совершенно в них не разбиралась, и только это название было ей знакомо. Оно упоминалось в «Кодзики» ^[44], и, помнится, на уроках классической литературы Хинако-сэнсэй давала им послушать запись пения трясогузок. Как же там говорилось... Ах да, трясогузки показали богам, что такое физическая близость между мужчиной и женщиной.

Воспоминания об этом нахально лезли в голову. Юкино ощущала сильный жар, но её кожа при этом оставалась холодной.

«Сохраняй дистанцию», — смутно подумала она, снимая одну туфлю. И медленно вытянула босую правую ногу в сторону юноши. Теперь они сидели друг напротив друга. Юноша робко коснулся кончика её большого пальца. Палец будто обдало разгорячённым дыханием, и она поразилась, насколько он был холодным. В груди бешено застучало. Юкино испугалась — вдруг юноша услышит, как громко бьётся её сердце и как шумно она дышит, и ей стало невыносимо стыдно, и она взмолилась о том, чтобы ей вовсе не издавать ни звука. Пусть сильнее льётся дождь. Пусть громче поют трясогузки.

Тем временем руки юноши тихонько сомкнулись на её ноге. Приподняли, словно прикидывая вес. Ощупали кончики пальцев, свод стопы, пятку, будто проверяя их форму и то, насколько они мягкие.

«Хорошо, что я недавно сделала педикюр», — всерьёз, чуть ли не со слезами на глазах, успокоила себя Юкино.

Юноша достал из сумки маленькую синюю рулетку. Потянул за белый язычок, и из круглого пластмассового корпуса с тихими щелчками вылезла виниловая мерная лента.

«У него даже рулетка с собой есть!» — неожиданно восхитилась Юкино. Лента мягко, как бинт, обвилась вокруг ноги. Юноша записал карандашом в блокнот несколько чисел. Расстояние от кончика большого пальца до пятки, от пятки до лодыжки — он прикладывал рулетку, смотрел на отметки и водил карандашом по бумаге. Между тем пульс у Юкино наконец-то успокоился. Словно заполняя наступившую тишину, припустил дождь, но солнце при этом сияло всё ярче, и, радуясь ему, трясогузки запели ещё пронзительней. К шуму дождя примешивалось чирканье карандаша по бумаге.

«Такое чувство, — подумала Юкино, — будто здесь, в этом саду, я попала в иной мир».

— Вы не могли бы встать? — тихо попросил юноша со своего места. — Я бы хотел напоследок зарисовать форму ступни, когда на неё опираются.

«Хорошо», — хотела ответить Юкино, но голосовые связки не слушались, и она смогла лишь выдохнуть. Она сбросила вторую туфлю и, держась рукой за балку, встала на скамью. Юноша подложил ей под ногу блокнот, наклонился, слегка надавил левой рукой на подъём стопы и аккуратно обвёл карандашом её контур. Юкино пристально смотрела на него сверху вниз. Откуда-то издалека докатился шелест листьев, и ветер принялся одновременно раскачивать струи дождя, гнуть ветви клёнов и ерошить её волосы. Несколько мелких капель попали ей на горящие щёки.

«Я уверена, в тебе есть свет, который мог бы меня изменить», — подумала Юкино.

— Знаешь, — безо всяких усилий вдруг произнесла она, и юноша поднял голову, — я разучилась нормально ходить. Сама не заметила, когда...

Он смотрел на неё, и на его лице читалось недоумение.

— Вы... о своей работе?

— Много о чём...

Юноша ничего не сказал. Слышался лишь хор трясогузок, но на секунду он улыбнулся. Так ей показалось. А затем молча перевёл взгляд обратно на свои записи. В шум дождя снова вмешался скрип карандаша.

«Настоящий сад света», — глядя на сверкающий дождь, подумала Юкино.

«Что я сейчас теряю и что вместе с тем пытаюсь приобрести? Или же приобретать мне нечего, я порчу жизнь другим и ещё больше теряю сама?»

Юкино хорошо запомнила, о чём она размышляла позже тем днём, пока шла одна под зонтиком к выходу из сада. Непроницаемые тучи закрыли и небо, и солнце, погода стала серой, какой всегда бывает в сезон дождей. К веткам деревьев местами пристали промокшие шкурки цикад, сброшенные после линьки. Настоящее лето настало, когда они застрекотали, а до того тянулась пора межвре́менья.

И именно поэтому то время было идеальным.

В будущем Юкино ещё много раз втайне вспомнит о часах, проведённых в саду света. Когда ничего ещё не началось, но всё же прошедших не напрасно, ведь тогда ничего и не закончилось. О прекрасном, идеальном времени, исполненном самых добрых чувств, которому никогда не повториться. Если бы Бог даровал ей возможность заново прожить один-единственный день, она без сомнений вернулась бы в сад света.

А ещё Юкино узнает, что предчувствия её не обманули. Что она действительно кому-то навредит и вот-вот чего-то лишится. В некотором смысле в том саду она прошла высшую точку в своей жизни.

И всё равно — ни Богу, ни императору, ни кому другому не отнять тепла, каким это идеальное время будет согревать её до скончания века.