Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев Страница 26

Одним словом, за прошедшие годы все сложные препятствия были постепенно преодолены.

Но в данном случае препятствие было очень большое. Оно было большим настолько, что Нюша потеряла самообладание и все же заплакала. Мама не хотела вести ее в церковь. Она боялась.

У них была домработница Оля, которая жила в коммуналке и приходила к ним два раза в неделю убираться и «помогать по хозяйству». Оля стирала, иногда ходила в магазин, сама она была из Рязани – это была простая женщина, но в то же время и «почти член семьи», так вот, Оля случайно узнала от мамы, что «Нюша хочет креститься» и поэтому плачет, она долго не могла взять в толк, в чем проблема и почему нельзя просто пойти в церковь и «все это сделать». Вот я же крещеная, сказала она, и что такого, меня мать крестила, а мою мать – ее мать. Пришлось маме пойти на кухню и сделать чай, мама аккуратно нарезала эклер и подала на стол, сели втроем, помолчали, случай был особый, нужно было наконец окончательно разобраться – ну как почему, сурово сказала мама, будут неприятности, у папы будут неприятности, у дедушки будут неприятности, он вообще у нас очень ответственный работник, без пяти минут союзный пенсионер, а вы в школе-то не говорите! – воскликнула Оля, зачем им знать, вот и все! – Оля, укоризненно сказала мама, ну ты-то взрослый человек, ну почему я тебе должна объяснять простые вещи: если человек приходит в церковь креститься, венчаться, его записывают, вот и все, отправляют его данные в милицию, в КГБ, я не знаю, куда там, но отправляют, это известные вещи, я сто раз ей говорила, она может ходить в церковь, и она ходит, но если она будет креститься, у папы будут неприятности, и у дедушки тоже, ну это же понятно, мы же не вчера родились, мы знаем, в какой стране живем, Оля потрясенно молчала, надо же, сказала она, а я ничего этого не знала, потом она вдруг шумно отхлебнула чай и радостно воскликнула: слушайте, а давайте мы покрестим ее у нас, в Рязани! У нас этого ничего нет, я точно знаю! У нас одни бабки в церковь ходят, там никого не переписывают. У нас это просто… Я там священника знаю, он точно не перепишет.

Нюша смотрела на маму, а мама – на нее.

Поездка в Рязань созревала долго, в январе о ней начали говорить, и только в конце марта папа сказал, что пусть едет в конце концов, если так загорелось, было понятно, что отговорить Нюшу уже не удастся, она даже в школе уже не могла сосредоточиться ни на чем, сидела и представляла себе эту далекую Рязань, она вся виделась ей в куполах церквей, тихие деревянные домики и все такое, ехать в Рязань вдруг захотела и ее подруга Лена Кожемякина. Мама долго и наедине говорила с Леной, сидя на кухне. Нюша ждала итогов разговора в другой комнате, тяжело дыша от волнения: а знают ли родители, а как они относятся, но подруга Кожемякина была тверда и непреклонна, как сталь, все знают, ничего не боятся, а вы позвоните сами, если хотите, но мама звонить не стала, не боятся так не боятся, ей казалось, что Кожемякина просто заразилась от ее дочери – даже не самой идеей поверить в Бога или что-то там такое, а этой безумной страстью поехать в Рязань, скрыться в этой земле обетованной, и в последний день мама не выдержала, и тоже заразилась, и взяла третий билет, и села в поезд вместе с ними, кроме того, с ними ехала и домработница Оля. Вся эта компания с чемоданами, конечно, выглядела очень странно, и папа, вызвав им такси по телефону, не мог сдержать улыбки, пусть и тревожной. Маму он поцеловал, а Нюшу не стал, сказав ей, чтобы вела себя «нормально», с Олей сухо попрощался, Кожемякиной просто кивнул. Мама по-прежнему страшно боялась, и хотя теперь – когда она ехала с девочками сама – ей было гораздо спокойнее, на душе у нее по-прежнему кошки скребли. В какой-то момент мамин характер все-таки дал себя знать, они пошли в вагон-ресторан и решили немного выпить и закусить. Оля осталась в купе сторожить вещи.

Ей они тоже принесли коньяка в граненом стакане, но Оля пить не стала – коньяк так и остался стоять на столе, слегка подрагивая и переливаясь коричневым цветом в железнодорожной ночи. На верхних полках лежали Кожемякина с Нюшей и не спали, глядя на огни, до шести утра.

Гостиница, которую заказала мама, была жуткая, в ней были невероятно длинные коридоры с пыльной ковровой дорожкой, скрипучая мебель, адский буфет с котлетами – пока искали, где позавтракать, прошло время, и Оля сказала, что сегодня, может быть, уже идти не стоит, лучше завтра рано с утра, она за ними зайдет от родственников, и лучше натощак, платки не забудьте, но мама сказала, что целый день в ожидании – это для нее слишком, и они собрались и пошли по указанному адресу.

Шли вчетвером по улице, молча и сосредоточенно.

Нюша искоса посматривала на маму. Мама была как всегда хороша, яркая, красивая, очень молодая, в шикарных замшевых сапогах фиолетового цвета, привезенных папой из Италии, в бежевом плаще на молнии, в небрежно накинутом на длинные волосы цветастом платке – но лицо у нее было растерянным, очень растерянным, что-то было совсем не так в этом лице, и Нюшу буквально кольнуло в сердце, она даже замедлила шаг, ей стало до безумия жалко маму, но было уже поздно…

Идти было не близко, минут двадцать, и за это время в душе у Нюши все перевернулось – теперь она видела всю эту ситуацию ясно и отчетливо: из-за ее безумного, просто безумного упрямства все эти люди – мама, Оля, подруга Кожемякина – отправились в это путешествие, неудобное, невероятное, немыслимое, все они здесь, чтобы не оставлять ее одну перед этой проблемой, но что это за проблема – она и сама не знала, и другим не могла бы объяснить.

Внезапно взгляд ее упал на ягдташ – так называлась кожаная охотничья сумка, которую мама покупала вместе с ней в магазине «Охотник» на Каланчевской улице, сумка была необычайной красоты – из выделанной легкой кожи, с накладными кармашками, кучей отделений, ремешками и железными кольцами, красной сеткой внутри, маленький ягдташ стоил 3 рубля 50 копеек, а большой ягдташ 7 рублей – мама объяснила ей тогда, что нормальной женской сумки в городе Москве все равно не купишь, а вот эта вещь – она замечательная и «смотрится прекрасно».

Мама покупала ягдташ подруге на день рождения, а ей велела выбирать – большой или маленький. Продавец, солидный немногословный мужчина, торговавший в основном дорогими ружьями и патронами, смотрел на них спокойно, вежливо, но безо всякого интереса, который можно было бы предположить при виде двух дамочек, молодой и постарше, вдруг залетевших в это царство мужских страстей, – но он уже все знал и все понимал: маленькие партии ягдташей разлетались за какие-то несколько дней, он спокойно ждал, пока Нюша выберет модель, большую или маленькую, она вертела в руках это чудо чудное, диво дивное – и не могла выбрать: все было так красиво, так модно, так замечательно, что ей даже не верилось, только было неудобно, ягдташ был очень дорогой, может быть, все-таки сэкономить мамины деньги? – берите большой, наконец сказал немногословный мужчина, туда и книги влезают, и тетради, проверено уже, – она кивнула и с пылающими щеками сама пошла пробивать чек в кассу.

Мама купила для подруги тоже большой, они вышли из магазина «Охотник», взволнованные событием, и мама сказала: вот, я тебе говорила, Нюша, не нужно, чтобы было обязательно дорогое, супермодное, но лучше, чтобы было необычное… Не как у всех.