Ярмарка - Елена Крюкова Страница 26

Засмеялся. Цапнул с пола подушку, как зверь – когтями. На кровать втащил.

– Я тебе добуду. Не парься.

– Степа. Знаешь…

Молчание обдало пожарище двух обезумевших тел ушатом ледяным.

– Что?

Тишина. Тишина, и последние взлизы огня потрескивают в обгорелых, мертвых, смоляных, сизых досках.

– У меня очень, очень болит голова. Страшно. Может, к врачу надо. Они вот на Петьку подали в суд… а я на них подам в суд. Дом-то наш ведь подожгли. Чтобы… богатый дом построить.

Слезы ее уже текли, обильно, быстро, из углов глаз, пропитывая горячей солью подушку.

– Не плачь. – Он поднялся на локте, цапнул с тумбочки пачку сигарет, выбил сигарету, взял зубами, как малька за хвостик; долго щелкал колесиком зажигалки; наконец закурил. Лег, и сигарета дымилась в зубах. – Не плачь, тебе говорю! Давай я лучше тебя в Василево вывезу. На недельку. Ты в своем ЖЭУ отпуск возьмешь. Там ведь еще дворники есть, с другого участка за тебя снежок поскребут. А мы – оторвемся от всех.

– Что такое Василево? – спросила Мария деревянными губами. Слезы текли.

– Деревенька моя. Там у меня развалюха одна. От бабки моей осталась. Я ее запустил, конечно. Не продал. Хотя мог бы в свое время. А потом обрадовался. Может, дети пойдут, туда ездить будем на лето.

– Дети, – повторила, как в школе, Мария. Слезы потекли сильнее.

Он положил руку ей на лицо. Пальцами собирал слезы, давил их у нее на щеках, как жуков, пауков.

– Хватит. Не люблю слез. Вот бабы, всегда ревут. – Ему хотелось сказать: после постели, но не сказал, удержался. – Туда автобус ходит, потом пешком, по льду, через Суру. Поедем. Проветришься. Я тебе калину зимнюю пособираю. И рябину. Будешь клевать, как воробей. С сахаром!

Мария медленно повернула голову и поцеловала его голую мокрую руку, вздутую мышцу. Обожгла губами, зубами.

ИЗ КАТАЛОГА Ф. Д. МИХАЙЛОВА:

«Полотно Михайлова «Кувшин», по недостоверным сведениям, находилось в коллекции живописи английской королевы Елизаветы. Где картина сейчас – мы не знаем. Несомненно одно: найденные в сгоревшей мастерской художника старые слайды заставляют признать этот холст одним из шедевров мастера. Белый узкогорлый кувшин неподвижно стоит на зеленом лугу, и тон нежной свежей травы оттеняет чистый, ангельский алебастр женственного сосуда, застывшего в ожидании чуда, вбирающего горлом солнечный свет. Вокруг кувшина – фигурно постриженные кусты. При внимательном рассмотрении оказывается, что это вовсе не кусты, оформленные искусным садовником, а… подобие защищающих, бережно воздетых пальцев. Огромная мужская рука, будто прорастающая из земли, хранит, бережет, защищает маленький кувшин – нежную белую девушку – от боли, зла и горечи жизни».

ИНТЕРМЕДИЯ ГЛЯНЦЕВОЕ АДАЖИО. ШЕДЕВР

– Чуть вбок головку, дорогая! Чуть вбок головку!

Красотка наклонила набок голову.

Золотые локоны скользко упали на голое плечо.

– Так-так! Застыла! Застыла! Ручки не шевелятся! Глубоко вдохнула! Замерла!

Златовласка надавила рукой на руку, приказывая рукам не дрожать, а губы не удержались – усмехнулись.

И дрогнули. И выпустили:

– Как мертвяк, что ли?

Тот, кто фотографировал красотку, огорченно всплеснул руками:

– Черт! Какой кадр пропал! Все смазано!

– Я больше не буду, – капризно, весело протянула Золотая голова.

Опять сложила розовые губки бантиком – в загадочную улыбку. Углы губ приподнялись. Серые светлые, как ручей под солнцем, наглые глаза с трудом подернулись нарочной поволокой. Белый бархат рук нежно лоснился под слепящими софитами.

Тот, кто фотографировал, упоенно воскликнул:

– Так! Так! И не двигаться! Не-дви-гать-ся!

Золотая голова молчала.

Серые наглые глаза глядели на фотографа.

Фотограф, как кролик на удава, глядел на Золотую голову.

Золотая голова была загримирована Джокондой.

Моной Лизой Джокондой Леонардо да Винчи.

Тот, кто фотографировал, снимал Золотую голову для авторского проекта, под названием: «ЖИВЫЕ ШЕДЕВРЫ».

Проект делался так: выбирали живых звезд и громких бизнесменов, гримировали их под великие произведения искусства, под всемирно знаменитые шедевры, сажали под яркие софиты в наверченных-накрученных роскошных старинных одеждах, старались усадить точно так, как сидел человек на известной картине великого художника, и – фотографировали.

Получался живой шедевр.

Получались: живые Три богатыря, живая Царевна-Лебедь, живая Сикстинская Мадонна, живая Спящая Венера, живая Богоматерь Владимирская, живая Маха Обнаженная.

Живая – Джоконда.

Мона Лиза.

– Так-так-так! Головку немного налево… налево… еще левее! Так! За-мер-ла! Света больше! Больше света!

Золотая голова скосила глаза вниз и вбок.

По полу, прямо у ее ног, медленно, важно шла мышь.

Живая мышь.

Она была живая Джоконда, а у ног ее – живая мышь.

Все было по-настоящему.

– Снимаем! – сладострастно крикнул тот, кто фотографировал.

– А-а, – сказала Золотая голова. – А-а-а!

И быстрее броска змеи скользнула, прыгнула – в платье Джоконды – ногами – на стул.

В этот момент фотограф сделал снимок.

Джоконда стояла на стуле и орала во все горло:

– А-а-а-а-а! Ужа-а-а-а-ас! А-а-а-а-а!

Фотограф воздел руки в отчаянии.

– Боже! Боже мой!

– Бля-а-а-а-адь! – орала Золотая голова. – А-а-а-а! Уберите-е-е-е!

– Что случилось! – отчаянно проорал фотограф.

– Мы-ы-ы-ы-ышь! – вопила Золотая голова.

Фотограф взял себя обеими руками за голову.

– Господи, Гос-с-с-с…

– Убейте-е-е-е-е! – орала Золотая голова.

Фотограф беспомощно оглянулся.

Никакой мыши в помине не было.

Пока они оба орали, мышь благополучно уползла в неведомую дырку.

В норку.

– Она уже уползла в норку, – обреченно сказал фотограф.

Золотая голова подобрала обеими руками старинные юбки.

– Уползла-а-а-а?!

– Да. Уползла!

В глазах у фотографа сверкали слезы.

Он, сквозь слезы, глядел на белые голые щиколотки, на точеные икры Золотой головы.

Он почему-то дико захотел ее.

«И правду говорят, она действительно, зверюга, такая секси…»