Высота смертников - Сергей Михеенков Страница 26

Гордон вскочил на колени, сунул руку за пазуху. Но Подольский тут же сбил его на жнивье, придавил к земле, перехватил руку и до хруста выкрутил ее.

— Тихо.

В это время из глубины деревни раздался ровный стукоток мотора, и через мгновение на околице показался мотоцикл с коляской. Мотоциклистов было двое. Один, в танкистском шлеме и черном комбинезоне, сидел за рулем и о чем-то громко говорил своему товарищу. Тот болтался в люльке, видимо, еще хорошенько не проспавшись.

— К девкам ездили. Живет же, гвардия…

— Руку, с-сволочь, сломал… — скрипя зубами, стонал Гордон.

— Руку — не шею.

— Ты что имеешь в виду? — сразу насторожился Гордон.

— А ничего. Лежи тихо, отдыхай. Еще раз дернешься, придушу. И прикопаю. Понял? Понял, говорю? — И Подольский грубо толкнул Гордона.

— Понял, — ответил тот.

Подольский Гордону всегда казался подозрительным. Возможно, эту их взаимную неприязнь, которая, впрочем, ни разу не выплеснулась наружу, и учитывал командир роты майор Радовский, включая их в одну группу: оба будут следить друг за другом, не доверять, опекать. Оба потом сделают подробные доклады, не забыв упомянуть и об ошибках и промахах напарника. Да, господин майор — психолог неплохой. После гибели своей радистки стал замкнут. Уже реже заходил к ним в казарму. Не присаживался сыграть партию в шахматы. Почти ни о чем не расспрашивал. В его присутствии Гордон не мог отделаться от ощущения, что Радовский знает о его прошлом, догадывается, что его легендированное имя и есть настоящая фамилия бывшего младшего политрука стрелковой роты Гордона. В роте царили антисемитские настроения. Чего он только не услышал за это время о своих соотечественниках. Донимал своими пошлыми байками и Подольский. Вдобавок ко всему его не оставляла мысль о том, что Старшине он нужен для особой операции. В тыловом лазарете в одном из ближайших сел вновь появился Профессор. Его видели то в Слободке, где немцы похоронили тело командующего 33-й армией генерал-лейтенанта Ефремова, то в полицейской управе Климова Завода, то в компании офицеров танкового полка, который оборонял этот участок фронта. Значит, Профессор не ушел. Более того, как и прежде, когда эту местность контролировала Западная группировка 33-й армии, появлялся то в одном населенном пункте, то в другом. Встречаться с ним Гордону не хотелось. Он боялся этой встречи, которая, он это чувствовал, рано или поздно произойдет. Ему казалось, что встреча с Профессором снова перевернет его жизнь, и чем все это кончится, еще неизвестно. Значит, надо было делать так, чтобы задуманный сценарий Радовского-Старшины не состоялся, во всяком случае, чтобы он, Гордон, оказался выведенным из этого сценария. И вот судьба посылает ему случай. Судьба… Нет, не судьба, а сам господин Радовский. И теперь, когда линия фронта осталась позади, помеха у него всего лишь одна. Всего одна. Правда, довольно серьезная — Подольский. Так что господину майору в изобретательности не откажешь. Подольский, конечно же, уже напрягся. Но пусть думает, что то, что произошло, — это все, на что он, Гордон, способен. Ведь и его душу кошки скребут, и он сомневается. И в любой момент готов последовать инстинктивному порыву невольника — бежать. Какой он доброволец, Гордон понял давно. Давно бы пятки смазал. Да только вот случая подходящего не выпадало. Этот — первый. Хотя через линию фронта Подольский уже и летал, и ходил. Но всегда в составе групп не менее десяти человек. А в таких группах каждый приглядывает за каждым. Вдвоем с Подольским уходить нельзя. Помешает. Одному легче будет придумать новую легенду. Прикинуться больным. Как же называется эта болезнь, когда человек теряет память? Однажды они с Профессором разговаривали на эту тему. Парамнезия… Редупликация… Вспомнил, конечно, вспомнил. При этом заболевании человек не просто теряет память, но у него могут возникнуть так называемые ложные воспоминания. Симулировать такое состояние будет непросто. Конечно, непросто. А что сейчас просто? Просто только — умереть. Уходить надо одному. И как можно скорее. Пока Подольский не освоился в новой обстановке. Редупликация… Парамнезия… Ложные воспоминания… Вот верный выход. С этого момента Гордон жил только одной мыслью.

Дождь то немного затихал, то снова сыпал и сыпал на окрестность, отяжеляя кусты и травы и делая открытое пространство неприютным, опустошенным. Лето прошло. Начиналась осень, пора холодных, затяжных дождей. И Подольский вспомнил октябрь прошлого года. Тот же пейзаж вокруг, то же низкое, будто пригнутое, небо, такая же серая, стылая деревушка впереди, где тебя никто не ждет, то же ощущение внутренней неприкаянности и неопределенности. Один из мостов, который должна была взорвать группа поручика Самарина, судя по карте, находился именно там, где в прошлом году их Шестая курсантская рота спешно отрывала окопы и где оставила больше половины своего личного состава. В первой же деревне, куда они зашли, столкнулись с группой диверсантов в красноармейской форме. Это были «древесные лягушки». В апреле под Вязьмой действовала та же самая группа. Но там всем им, в том числе и группе Радовского, крупно не повезло. Танкисты и гренадеры испортили все. Они обстреливали кочующий «котел» из всего, чем располагали, и вместе с прорывающимися положили много людей из спецчастей, спецгрупп и прочих формирований, чьей задачей было взять в плен, живыми, не только генерала Ефремова, но и весь его штаб. Для будущей Русской освободительной армии нужно было добыть готовое армейское управление. И не из эмигрантов, не из бывших «ваше благородие», а из красных офицеров. Радовского это оскорбило, хотя виду господин майор не подавал и во время операции действовал с такой быстротой, ловкостью и храбростью, что они, молодые, едва поспевали за ним. Это потом, уже в лесу, все пошло не так, как было задумано вначале.

Где-то в этих местах год назад они, курсанты Подольского училища, схватились с бранденбуржцами из диверсионной роты. Теперь же и сами они — диверсанты. Все перевернулось. Правда, и тогда, год назад, в отряде «древесных лягушек» не все говорили по-немецки.

— Входить в деревню не будем. Подождем.

— Пока до костей не промокнем?

Смирнов пропустил мимо ушей последнюю фразу Гордона. В конце концов напарнику следовало платить той же монетой. Обычное солдатское нытье: не вовремя подвезли котел с горячей кашей, негде просушить портянки…

Но дождь действительно донимал. Холодные капли стекали с пилотки и заползали под ворот телогрейки. На ветру одеревенели руки.

И вот, наконец, на околице что-то задвигалось. Подольский вскинул бинокль. Девочка лет десяти погоняла хворостиной корову и теленка. За девочкой шел мальчик. За мальчиком коза, которую Подольский сперва принял за собачонку.

— Что там?

— Да сказка про репку, — усмехнулся Подольский.

— Хорошо, что не про попа и попову дочку…

Настроение Гордона Подольский не поддержал. Не ко времени тот с шутками.

— На, посмотри. — И Подольский передал Гордону бинокль.

— Будто и войны нет. — Гордон опустил бинокль. — Только пацанов на велосипедах не хватает.