Печатная машина - Марат Басыров Страница 26

— Папа, смотри! — старший двумя пальцами держал за крылья бабочку.

Младший, вытянув шею, разглядывал ее как чудо.

— Отпусти, — сказал я.

Он хлопнул ресницами и разжал пальцы…

Время от времени у меня проявлялись все признаки мании преследования. Мне начинало казаться, что за мной следят. Наверное, такое рано или поздно происходит со всеми сторожами. А что, если задуматься, в этом определенно было какое-то зерно. Мания преследования как профессиональная болезнь.

Все те, кто мечтал заглянуть между ног пациенткам этого заведения, теперь переключились на сторожа. Я для них был как участник реалити-шоу «За стеклом». Ей-богу, это было неприятно, если учесть, что такого я совсем не предвидел, устраиваясь на эту работу. Я не к этому стремился. Они не давали мне сосредоточиться. Они мешали моим психофизиологическим изысканиям.

Обычно эти гаврики собирались на крыльце заднего входа, курили, выпивали и травили свои несмешные байки. Они громко харкали и гоготали, тем самым показывая всяческое свое пренебрежение к этому зданию вообще и ко мне — в частности. Я их раздражал как второстепенный персонаж, неожиданно появившийся в сюжете и оттеснивший главных героев далеко на задний план.

Но что они могли сделать? Собственно говоря, ничего. Так, каждые полчаса звонить в дверь, разбить пару стекол или обоссать кирпичные стены, — больше ни на что они не были годны. Один раз, правда, я слышал характерные стоны под окнами смотрового кабинета, но ничего не смог разглядеть, украдкой выглядывая из-за штор. Они явно провоцировали меня на необдуманные действия, но я был настороже.

Положа руку на сердце, мы были похожи. Просто у меня был доступ, а у них — нет, в этом вся разница. Они партизанили, а я действовал на передовой. Но если бы я им сказал, что здесь ничего нет и что нужно искать в других местах, — они бы мне не поверили. Подумали бы, что я их парю, чтобы единолично владеть тем, что им пока никак не давалось в руки. Мы были похожи, повторяю, только я зашел глубже и двигался все дальше, пока, наконец, не остался совсем один.

В один из таких вечеров позвонил Гарик.

— Хо! — сказал он в трубку. — Никогда не пил в таком месте. На колоннаде собора Святого Павла пил, а вот в женской консультации не доводилось.

— Махнуться, что ли, предлагаешь? — усмехнулся я.

— Выпить предлагаю.

Через сорок минут мой приятель выкладывал на стол регистратуры диковинные пузыри.

— Сколько здесь платят? — вскрывая нарезку, спросил он.

— По твоим деньгам — я остаюсь им должен, — ответил я.

Он сел напротив и распечатал бутылку.

— Говорил я тебе — учись. А ты женился.

Мы выпили, потом еще. Я давно не сидел ни с кем за столом и потерял способность смотреть кому-то в глаза.

— Что с Люськой?

— А что с ней может быть?

Он обиделся.

— Хули ты тут, как на допросе, пинг-понг нарезаешь? Так не канает, братэлло.

Раздался длинный звонок, ободравший тишину с крашеных стен.

Гарик удивленно уставился на меня. «Это что еще за байда?» — вопрошал его взгляд.

Я в двух словах обрисовал ему картину. Про себя, про детей, про Люську, жену, гопников по ту сторону стен, — я не пощадил никого, мне ничего не было жаль. Все, что скопилось за это время в моей душе, вывалилось наружу.

— Так и хули ж ты сидишь? — хмыкнул на это Гарик. — Бери телефон, звони.

Если бы это было просто!

— Бля, че за мелодрамы ты тут разыгрываешь? — скривился приятель, разливая по новой. — Маде ин Индия, епта! Давай, я позвоню? Давай, говорю!

Вместо этого снова позвонили в дверь.

Вот это уже было лишним. Я всегда говорил, что отсутствие вкуса и чувства меры ведут к необратимым последствиям. Короче, не сговариваясь, мы бросились к входной двери…

Утром, когда я сдавал смену, в здании не было ни одного целого окна.

У нее звонок не работал. Я постучал.

Я хотел ей сказать, что бросаю жену, детей и переезжаю к ней. Я хотел покончить с этим раз и навсегда.

Люська открыла, и все сразу встало на свои места.

Пять месяцев — уже заметно.

— Не от меня? — только и смог спросить я.

Она отрицательно покачала головой.

Распластанный, я лежал на диване, как будто меня скинули с крыши.

— Писатель! — орала теща в большой комнате. — Какой он писатель!

— Тише, мама, — успокаивала ее моя жена.

— Ты мне рот не затыкай! — не сбавляла обороты теща. — Я таких писателей, знаешь, где видела?!

Мне было очень плохо. Я был отравлен алкоголем, криком, жизнью. У меня не было сил подняться и плотнее прикрыть дверь.

— Почему он не идет на работу! Почему?! Третий раз уже звонили!

— Мама, — уговаривала жена свою мать. — Ему плохо.

— Он должен пойти на работу! Его ждут, понимаешь ты или нет?!

«Меня никто не ждет», — шептал я.

Дети испуганно сидели в своей комнатке.

«Господи, Господи, Господи», — шептал я…

— Ты не любишь меня, — сказал я жене, когда она склонилась надо мной.

Я плакал.

Жена тоже шмыгала носом. Потом молча легла рядом.

Не знаю, каким образом, но она забрала половину моей боли.

Это было ее ответом.