Печатная машина - Марат Басыров Страница 25

В конце осени я устроился сторожем в женскую консультацию. Что там было сторожить? Хрен его знает, я не задавался подобными вопросами.

Мне нужно было приходить в восемь и дожидаться, пока не свалят последние посетители и врачи. Они смотрели на меня с плохо скрытым подозрением — и те, и другие. Я читал их мысли. «Что, — думали они, глядя на меня, — делает здесь этот онанист?» Я быт для них одним из тех, кто заглядывал в окна в тот момент, когда они лежали врастопырку в своих гинекологических креслах.

Если говорить откровенно, их догадки были отчасти верны. Меня мучили вопросы, и я пытался найти ответ за гранями видимого. Я думал, что смогу ответить на них лишь после того, как изучу женскую физиологию с темной стороны луны.

Наконец, двухэтажное здание пустело, и я закрывался изнутри.

У меня были ключи от всех кабинетов. Поочередно открывая один за другим, я исследовал эти пространства. Рылся по тумбочкам и шкафам в поисках не пойми чего, садился в кресла и раскидывал ноги, пытаясь представить ощущения сидевших здесь до меня. Закрывая глаза, я пытался превратиться в женщину (хотя бы на миг), чтобы понять больше, чтобы разобраться во всем этом глубже. Совершая над собой усилие, я представлял, как в меня, в то самое место, где должно располагаться влагалище, входит член, но дальше этого дело не шло, потому что мне мешал мой собственный, который тут же начинал реагировать. Мне мешал сидящий во мне мужик, и я ничего не мог с этим поделать.

Но все равно это пустое здание меня завораживало. Здесь не было ни одной вещи — до колпачка шариковой ручки! — которая могла бы принадлежать мужчине. Десяток шкафов, набитых медицинскими книжками, и на всех — женские имена и фамилии. От тринадцати и до шестидесяти восьми лет! В них хранились секреты целого царства, и они были в моих руках. Но я не знал, что мне с ними делать. Я не верил в свое могущество.

После десяти я выходил на улицу и, заперев дверь, шел в ларек за пивом. Дождь лил как из ведра, я возвращался с пятью-шестью пузырями крепкого «Степана». Это была моя ежевечерняя доза, без которой я уже не мог.

Вымокший с головы до ног, я стаскивал с себя одежду и голый, с бутылкой в руках, ходил по коридорам, отражаясь в больших зеркалах у гардероба. Так и не поняв ничего в женской сути, я противопоставлял свою реальную наготу тому, что было изображено на плакатах вдоль коридора. Конечно, я боролся с ветряными мельницами и был смешон как никогда. Но мне было плевать, к тому же меня никто не видел. Мне было неуютно и тоскливо, ни одна из этих особ, чьи подноготные теснились на полках, не знала и не любила меня, — я был чужаком в этом призрачном городе женщин.

Мне оставалось только напиться, что, собственно говоря, я и делал.

В то лето я расстался с Люсей. Наш роман длился недолго, всего какие-то три месяца, но этого хватило, чтобы я (после нашего расставания) завис над пропастью…

Она научила меня кончать по-другому, не так, как я кончал, например, с женой. У Люси было маленькое ладное тело, а такой пизды я не встречал ни до, ни после нее. Она обхватывала своим влагалищем мой член, как рукой. Я бы мог ее поднять, находясь в ней, если бы захотел.

Еще у нее был компьютер, и она владела методом слепой печати. Мне нравилось, надиктовывая свои рассказы, подойти к ней сзади и, скользнув рукой в разрез платья, сжать ее грудь. Я представлял себя большим писателем, и кроме таланта у меня еще был мой хуй, который всегда можно было использовать по назначению.

Мне безумно нравилось приходить к ней и прямо на пороге, расстегнув ширинку, дать ей в рот. Ни с кем больше я не мог проделать такое. Образно выражаясь, эта девчонка держала меня за яйца не только когда сосала мой член. Ведь что на самом деле важно? Важно, чтобы тебя понимали от и до. Иногда для этого достаточно, чтобы перед тобой встали на колени и открыли рот.

И вот мы расстались. Я сидел на площадке детского сада под грибком и тянул баночное пиво. Стараясь ни о чем не думать, я наблюдал, как мои дети гоняли бабочек. Старшему было четыре, младшему — два. У меня были чудесные пацаны. «Что тебе нужно еще, что?» — спрашивал я себя и делал большой глоток. Сердце сжималось в детский кулачок. Я не знал, как мне жить дальше.