Краба видная туманность. Призрак - Эрик Шевийяр Страница 26

Годы и годы тренировок.

Чтение запоем. Древние, новые и прочие. Литература, философия, история, смешанные науки. Штудирование толстенных томов. Ничем, ни одной дисциплиной не пренебрегая: понять, усвоить, все запомнить. Поэзию и математику — наизусть.

Годы, годы и годы занятий.

Краб обучается с самого детства, сознательно, методично, не позволяя себе поблажек. Теперь все шансы на его стороне. Он наконец-то готов, во всеоружии перед жизнью — когда же начнет?

— Через шестьдесят лет я, что бы ни произошло, буду мертв, — в сердцах воскликнул Краб, не понимая, на что же далее тратить свои дни.

В десять лет Краб стеснялся быть ребенком. Он хотел, чтобы с ним считались. Прибавлял себе двадцать лет, когда его спрашивали о возрасте. Зажигал сигару. Когда ему задавали вопрос о занятиях, в каком он классе и т. п., отвечал, что с этим давным-давно покончено, теперь он руководит крупной фирмой по импорту-экспорту. Это не производило впечатления. Его рассеянно потрепывали — кто по щеке, кто по макушке или плечу. Давали идиотскую книжку, игрушечную машинку, оловянных солдатиков — ну а теперь ступай играть!

Тем не менее не вызывает ни малейших сомнений, что в конце концов превосходство Краба будет признано. Намереваясь воздать должное несчастному бедолаге, за ним придут в меблированную комнату, где он в одиночестве и неряшестве дряхлеет в ожидании дня, который, как он не сомневается, рано или поздно наступит, пусть даже эта глубинная убежденность оказывается подчас источником недоразумений (когда за вестницу общественного признания он принимает консьержку, посланную недовольными распространяемой им грязью и вонью соседями), Краб действительно уверен, что справедливость восторжествует, художники провозгласят его мэтром — хотя он никогда и не рисовал, — философы признают его безоговорочную правоту во всем, по любому поводу — хотя он никогда и не обнародовал своих идей, — он станет наконец единодушно признан и почитаем.

И если он так никогда ничего и не произвел, не совершил ничего примечательного, полагая, что не его это дело — приводить доказательства собственного превосходства (в чем лишний раз угадывается его деликатность), — но опасаясь, что завистники попытаются — если смогут! — хоть как-то преуменьшить это превосходство, он давно готовится ко дню своего триумфа: он сохранит достоинство и скромность, получая знаки почитания, выслушивая хвалы, возможно, он даже притворно поддастся раздражению, потом сделает вид, будто с трудом его превозмогает, дабы никого не обидеть, вежливо улыбнется.

Его беспокоит одно: сможет ли он пройти прямо вперед, оставаясь над схваткой, не теряя равновесия, на плечах у толпы? Когда бы он ни пробовал, пользуясь скоплением народа, выбраться наверх, его тут же швыряют на землю, топчут, отвешивают увесистые удары.

* * *

Каждое утро Краб обнаруживает в своей корреспонденции отказы — женщин, издателей, банкиров, у которых он, впрочем, ничего не просил, ничего не требовал, которым ничего не предлагал, которых просто знать не знал, но которые сочли за лучшее упредить события.

* * *

Как и зачастую, ушедший в себя Краб пускает свой взгляд куда глаза глядят — точь-в-точь два комка земли вниз по склону, — по бесчисленным путям и перепутьям непрерывного, неклассифицируемого Мироздания, состоящего из событий, которые ему не видны и неведомы, при том что сопровождающее эти события драматическое напряжение подавляет его дух, словно он каждый раз оказывается их жертвой или героем: независимо от неведомых ему обстоятельств сиюминутное смятение нарушает его медитацию. Тогда Краб пробуждается, стряхивает оцепенение со своего тела (удар ногой по муравейнику, пятьсот тысяч тружеников теряют место работы, королевы в изгнании, из их яиц никому не вылупиться), теперь он начеку, бдительно насторожен, он хочет познать мир, понять, что в нем происходит. Но спектакль грубейшим образом прерывается. Краб обшаривает взглядом пустое небо, пустынный горизонт, все как обычно: либо он, либо мир, один в отсутствие другого, обоим сразу места нет, нет совозможности, все существует лишь тайком от Краба, а сам он появляется в абсолютном одиночестве, когда и жизнь, и предметы вокруг него исчезли — пронзенные насквозь и уничтоженные нашим слишком проницательным наблюдателем, который предпочитает действительно во все это верить и думать, что не видит себя в зеркалах, поскольку зеркала — это ловушки.

(Впредь тень Краба будет шагать выпрямившись во весь рост, а Краб — следовать за ней ползком, что гораздо лучше соответствует относительной важности их положения в нашем мире.)

Краб поворачивает: все время сворачивая, он знает, куда идет. В общем-то, до этого не было бы дела, если бы разбушевавшаяся из-за его ходьбы по кругу центробежная сила не влияла, в конечном счете на вращение планеты и на ее обращение вокруг Солнца, нарушая чередование времен года, отныне, надо сказать, непредсказуемое, из-за чего Земля, затерявшись в пространстве, не может теперь и двух дней кряду удержаться на одной и той же орбите, что лишает все на свете устойчивости. Нет, так больше продолжаться не может. Нужно, чтобы Краб остановился.

________________

Честно говоря, не имеет смысла тревожить строительную промышленность из-за такой малости, как постройка дома, достаточно оглядеться вокруг себя, чтобы понять, как и из чего сделаны дома; Краб собирает все необходимое: для стен — ящерицы, коты для крыши, мушиное остекление, потом со свойственным ему пылом берется за дело и надлежащим образом завершает все работы. И впрямь прекрасный дом: чисто собачья гостиная, сельская мебель от древоточцев, спальня с ее блохами и клопами, возможно, покажется не слишком удобной, а выбор для кухни мышей заставит содрогнуться тех домохозяек, которые не могут намолиться на тараканов, но представленный старой совой классический чердак свидетельствует о безукоризненном вкусе и выше всяких похвал — в самом деле, прекрасный дом, настоящее дворянское гнездышко. И тем не менее, не прошло и пяти минут, как Краб сюда въехал, а уже стенные ящерицы устремились к оконным мухам и быстро их одну за другой переловили, коты-на-крыше набросились на ласточек-под-стрехой, вспугнув внезапно ослепшую на свету сову, которая очертя голову ринулась на кухонных мышей, а в полной собак гостиной по соседству со спальней оказалась опрокинута древоточная мебель, последние из стенных ящериц разорваны в клочья, поддались в свою очередь и паучьи потолки, все рухнуло, одни развалины, полная катастрофа, Краб чудом избежал смерти, завернувшись в клещеватый ковер, оттуда полузадохшегося его и извлекли — впрочем, у него еще хватило духу немедленно отстроить все заново: чтобы на сей раз дом выстоял.

Возведя в конце концов четыре высокие стены, сложив вокруг себя порожденные собственным воображением бесчисленные книги, Краб, к своему пренеприятнейшему изумлению, обнаружил, что не хватает дверей, что он не предусмотрел ведущей наружу двери и ему, чего доброго, придется остаться в заточении без малейшего шанса или надежды отсюда выбраться — вы только попробуйте чуть-чуть подразрушить подобное творение или отколупнуть от него хоть что-нибудь! — до самой смерти… да, собственно, и после нее.