Звезда Одессы - Герман Кох Страница 26

— Тиция…

— Да?

Я взглянул не нее.

— Что «да»? — спросил я.

— Вы сказали «Тиция».

С содроганием я осознал, что попробовал ее имя на язык. Я почувствовал, как вспыхивают щеки, и отступил в дверной проем, туда, где свет от лампы на лестничной клетке не падал на мое лицо.

— Вот и хорошо, Тиция, что вы пришли и рассказали обо всем этом, — быстро проговорил я, начиная закрывать дверь. — Вместе мы все решим.

Не дожидаясь ее ухода, я захлопнул дверь.

А потом? Потом — ничего. Я не пошел вниз любоваться бурыми пятнами в ванной и асбестовой крышей сарайчика ни на следующий день, ни днем позже, и вообще не стал приходить на той неделе. Но через три дня после разговора с Тицией Де Билде я открыл оба крана над ванной и уселся с чашкой кофе в кухне — почитать газету. Стараясь держаться как можно естественнее, я слегка склонил голову к плечу и стал слушать, как журчит вода, струясь по плиткам пола в нашей ванной, а потом устремляясь дальше, через порог, в коридор.

— Что я слышу? — спросил я и отпил еще кофе.

И лишь когда вода дотекла до порога кухни, я вскочил с места.

— Боже мой! — воскликнул я. — Как это возможно?

Шлепая по воде, я добрался до ванной и закрыл краны.

— Боже мой! — воскликнул я еще раз. — Надо же, опять!

Я уже начал загонять воду тряпкой обратно в ванную и тогда услышал первые звуки снизу: хлопнула дверь, потом раздались приглушенные причитания. Из коридора доносился неуклюжий топот, но направление движения оставалось неясным, словно большое, почти слепое животное в темной клетке наталкивалось на все подряд; потом раздался звук, который я не смог определить, — наверное, он был вызван падением ходунка. Тогда же залаяла и собака.

К этому времени я загнал почти всю воду обратно в ванную. Там я принялся сгонять ее к плинтусам и краям ванны, заделанным в кафель, — к тем местам, откуда, по моему разумению, в ванную первого этажа протекло бы больше всего воды. Занимаясь этим, я бросил взгляд на свое лицо в двойном зеркале над раковинами. Это лицо не просто излучало довольство. То, что я увидел в зеркале, больше походило на блаженство — хотя лицо и было взопревшим, но все же на нем читалось блаженство.

— Господин Морман!

Голос доносился из сада. Я подошел поближе к зеркалам; на щеках горел румянец. Я оскалил зубы в теплой улыбке. Потом зажмурился, щелкнул пальцами и вернул лицу серьезность.

— Господин Морман!

Судя по голосу, госпожу Де Билде явно охватила паника. Внизу произошло что-то ужасное. Например, протечка; или еще что-нибудь, не менее жуткое.

— Господи, да как же это могло случиться? — сказал я своему отражению.

Я почувствовал, что сейчас захихикаю, но вовремя овладел собой. Обеими руками я наскоро привел волосы в беспорядок и быстро зашагал к балконной двери.

Она стояла под самым балконом, на ней было темно-коричневое кимоно из ткани, которая идет на домашние тапочки: вроде войлока, но все-таки не он. Я положил руки на перила балкона и уставился на нее.

— Что вы делаете? — кричала госпожа Де Билде. — Внизу льет как из ведра!

Я не готовился, но решение пришло само собой, будто по наитию свыше; я продолжал таращиться на нее, но при этом не говорил ни слова.

— В душевой кабине обвалился кусок потолка! — вопила госпожа Де Билде. — Вы должны сейчас же спуститься! Вы должны посмотреть…

Я все еще хранил молчание. До госпожи Де Билде, очевидно, стало доходить, что я необычным образом реагирую на аварию такого масштаба. Она заморгала глазами, а на лице ее обозначились одновременно неверие и отчаяние. Это был вопрос правильного расчета: в общении двух людей, говорящих на одном языке, был некий временной сдвиг, словно в телефонном разговоре между двумя континентами по спутниковой связи, когда за каждой фразой следует пауза в несколько секунд — и лишь после нее можно отвечать.

— Что вы там стоите? — кричала она. — Вы должны прийти сюда, посмотреть и…

— Это ужасно, — перебил я ее.

Фраза, которую, вообще-то, следовало произнести уже давно и которая не отрицала наличия протечки, снова привела ее в замешательство.

— Вы это говорите, — сказала она. — Это… это…

— Видимо, я заснул. Видимо, так и было. Ванна…

Я сделал вид, будто подыскиваю слова:

— Из ванны стала вытекать вода. Это напоминало Всемирный потоп. Вода текла и текла. Все залило разом. «Господи, да как это могло случиться», — подумал я. И тогда увидел, что дело в ванне. Но было уже слишком поздно.

Госпожа Де Билде уставилась на меня. Я произнес без остановки довольно большой текст, но в самом этом тексте что-то не стыковалось, в нем было нечто искусственное, сочиненное, вроде реплик в плохо написанной радиопостановке. Ритм, в котором я произносил фразы, с паузами в несколько секунд после каждой точки, усиливал сходство с радиопостановкой.

Я видел, что она шевелит губами, но слов не было слышно. Потом она покачала головой. Из открытой кухонной двери вышла пятнистая собака и поплелась по высокой траве к кустам в глубине сада. Будь это радиопостановка, появление собаки было бы точно выверено по времени. Я закрыл глаза, чтобы улавливать только звуки: затрудненное дыхание госпожи Де Билде, шелест листьев вокруг собачьей морды, а вдалеке — гул города, шум поезда, проезжающего по стальному мосту.

Когда я снова открыл глаза, пес уже присел в кустиках. В этот раз он смотрел не на меня, а прямо перед собой, словно предпочитал остаться незамеченным; как обычно, пасть его была полуоткрыта, и с языка на траву падали капли. Но благодаря его позе в этот раз я увидел, что из мохнатой оболочки высунулся наружу, от натуги, розовый кончик собачьего члена. В то время — дело происходило, наверное, в конце февраля — ничего не было ярче во всем саду.

Я попытался вспомнить кличку собаки. Пират? Нет, не так, но похоже. Я посмотрел на госпожу Де Билде, на ее сухие старческие волосы. Как долго мы стоим здесь, не произнося ни слова? Она — внизу, в саду, а я — наверху, на балконе. Я положил руки на перила и испытал такое ощущение, будто я стою на парадном крыльце и должен начать важную речь. Я сделал глубокий вдох и подождал, пока пес не просрется.

— Плут! — крикнул я громко.

Пес и хозяйка одновременно подняли голову. Пес навострил уши и склонил голову набок, как делают собаки, слыша только свою кличку; во взгляде госпожи Де Билде читался в основном испуг, точно, произнеся кличку ее собаки, я вышел за какие-то рамки. «Если бы я задел в ней то, что не задевали уже сто лет, она посмотрела бы точно так же», — подумал я и содрогнулся против воли. Во всяком случае, я завладел их вниманием.

— Тебе, наверное, хотелось бы почаще выходить на улицу, а, Плут? — сказал я. — На настоящую улицу, с деревьями, и мусорными мешками, и другими собаками. Но старушка не очень хорошо ходит по улице, а? И потом, она ходит очень медленно, так что все удовольствие быстро улетучивается. Поэтому она будет заставлять тебя срать в саду, пока там не останется ни одного местечка, где не воняет твоим собственным дерьмом.