Вечером во ржи. 60 лет спустя - Джон Дэвид Калифорния Страница 26

Как жизнь? – спрашивает он, и я поворачиваюсь к нему лицом.

Его глубокий, бархатистый голос звучит негромко, ближе к шепоту, но это как раз меня и завораживает. Люди в большинстве своем, когда присмотришься повнимательнее, – это просто тени, а если не присматриваться, можно их и вовсе не заметить. А он смотрит на меня своими усталыми, чуть раскосыми глазами, точь-в-точь как смотрел Фрок. Старина Фрок.

Я – Джордж, говорит торговец; рука у него горяченная.

Джордж сидит на стопке букинистических книг, а на колене у него по-прежнему балансирует видавший виды блокнот для эскизов. Рука его после нашего краткого рукопожатия возвращается восвояси тем же путем. Скользит по воздуху и ныряет в карман. Я приваливаюсь спиной к ограде и вглядываюсь в уличные сумерки. Между нами устанавливается дружеское молчание. Оно нисколько не тяготит.

У тебя когда-нибудь собака была, Джордж? – спрашиваю.

Он даже отрывается от блокнота и вначале не может взять в толк, к чему я клоню.

Собака?

Ну да, говорю. Была у тебя собака?

Его рука бегает по листу, раз за разом повторяя линию за линией, и вскоре они оживают, а цветок вспыхивает.

Я, говорит, родом из Луизианы. Там собак – как грязи.

Подваливает какой-то амбал: весь заросший, ручищи в татуировках. Тянется к Джорджу, и они стукаются сжатыми кулаками. О чем-то переговариваются, но мне не слышно, а после его ухода в руке у Джорджа, как у фокусника, оказываются две сигареты и пригоршня мелочи. Одну сигарету он протягивает мне, но я отказываюсь – и опять за свое.

Да нет, я не о том – у тебя своя собственная собака была когда-нибудь?

С сигаретой в зубах Джордж роется в кармане и вытаскивает зажигалку.

Нет, говорит, своей собственной, кажись, не было, и закуривает.

После первой затяжки выпускает дым и замечает:

Собака – это не собственность.

Пока Джордж добавляет штрих за штрихом к своему цветку, я разглядываю внушительное каменное здание на противоположной стороне улицы.

У меня там двое учатся, сообщает Джордж, не поднимая головы.

Художественный колледж «Купер Юнион», продолжает он, тысяча девятьсот десятого года постройки, в нем установлен первый в мире сферический лифт.

Вселенная на миг застывает; я просто ошарашен. Сегодня, на финишной прямой, жизнь вправила мне мозги. Наверное, есть вещи, которые можно постичь, только сидя на тротуаре.

Кручу головой, вглядываюсь в каждое притормозившее такси, в каждого пешехода на другой стороне улицы – высматриваю Чарли, но все напрасно. Выжидаю, пока Джордж сделает последний штрих, чтобы рука перестала сновать по бумаге, и тогда говорю:

Я не тот, за кого ты меня принимаешь.

На самом деле такие реплики я позволяю себе только в доверительной беседе со старинными приятелями; вообще говоря, душу выворачивать не люблю. Но если уж такое случается, с незнакомыми мне даже проще. Джордж словно язык проглотил, даже головы не поднимает. Похоже, обдумывает. Какое-то время мы оба молчим, а потом раздается его бархатистый голос, но вещает он совсем не то, что я ожидал услышать.

Читал я когда-то такой стих: «Живи – и жить давай другим, пойми – и будешь понят».

Тут он выдерживает короткую паузу.

Да, заканчивает он, лично я по такому принципу живу.

У меня нет уверенности, что он правильно истолковал мои слова; хочется поведать ему, что со мной приключилось. Меня так и тянет хоть с кем-нибудь поделиться, но я только повторяю в уме эти строчки. Живи – и жить давай другим, пойми – и будешь понят.

Из одного подъезда «Купер Юниона» выходят два немолодых человека и направляются в нашу сторону. У одного под мышкой фолиант, который он передает Джорджу.

Прочел. Благодарю вас, говорит он, а Джордж только кивает и кладет фолиант на тротуар, где лежат книги на продажу.

Эти двое удаляются в сторону станции метро, и тогда Джордж отвечает на мой вопрос, хотя я даже задать его не успел.

По-моему, это так надо понимать: коли ты что-то любишь, полюбят и тебя, говорит Джордж.

Мне требуется это переварить, и я смотрю на него искоса. Вернее, смотрю я на него обычным порядком и вижу, что человек сидит на тротуаре не потому, что ему больше делать нечего, а исключительно потому, что ему так нравится.

Встаю – боль в коленях просто адская.

Мне пора, говорю ему, хотя Чарли так и не появилась.

Купленную картину засовываю под мышку и протягиваю руку Джорджу. Его тепло растекается по моим жилам, от пальцев, через предплечье и в самое сердце.

Не успел я сделать и пяти шагов – окликает меня.

Эй, приятель!

Остановился, оборачиваюсь.

Что тебя гонит вперед?

Джордж теперь поднялся с тротуара и, чувствую, разглядывает меня с головы до ног.

Таких, как ты, среди нас немного. У тебя, видно, шило в заду.

Уставился на меня, словно бродячий кот на людские причуды; а сам, как я вижу, знает, что ответа у меня нет, но вот приспичило ему озадачить меня напоследок таким вопросом.

До встречи, Джордж, говорю я и еще раз машу ему на прощанье.

Здесь он просчитался – ответ у меня как раз есть. Только он его знать не мог. Строго говоря, даже не ответ, а встречный вопрос. И этот незаданный вопрос заключается в следующем: что меня гонит назад?

Наконец-то вижу Чарли: стоит под светофором в нескольких шагах от Джорджа. От нее не укрылась картина у меня под мышкой, и я наперед знаю, что она скажет.

Мне нравится этот цветок, мистер К.

Не знаю, какой вывод можно сделать из того, что я сюда пришел, типа сдержал обещание, но об этом лучше не думать. После красного света зажигается зеленый, потом красный, потом опять зеленый. Чарли явилась в ситцевом платье и стоптанных ковбойских сапогах, из которых ее ноги торчат, как прутики, вросшие в тротуар. Шея у нее замотана шарфом с блестками, но вид все равно замерзший.

Вот уж не надеялась, говорит, что вы придете.

Я – старик, торчу на перекрестке с цветочным натюрмортом под мышкой. Рядом со мной моя бывшая студентка, влюбленная в своего бывшего преподавателя. На самом деле это обыкновенный экскурс в прошлое, говорю я себе, беру ее за руку и на очередной зеленый свет мы переходим через дорогу.

Поужинать не откажешься? – спрашиваю ее.

Шагаем по Сент-Маркс-плейс; здесь многое изменилось. Раньше это был жилой квартал, а теперь – парк развлечений в миниатюре, предназначенный для малолеток c татуировками и с пирсингом в ноздрях. Где-то на втором этаже находим японский ресторан с крошечными столиками из цельного массива натурального дерева. Прислоняю картину к стене, и мы садимся за ближайший столик друг против друга.