Конкурс красоты в женской колонии особого режима - Виталий Ерёмин Страница 26

Мэри давала понять, что в ее работе тоже есть успехи. Хотя это почему не особенно ее радовало.

– А что же роды? – поинтересовался Леднев.

Американка улыбнулась, она ожидала этого вопроса.

– Родилась девочка. Рост полтора фута, вес восемь фунтов. Во мне было столько же. Сегодня вечером мы выпьем за нее, ладно?

Михаил не узнавал Мэри. В ее лице не было прежней жесткости и странной смеси простоты и высокомерия. Он сказал ей, о чем сейчас думает.

Мэри сказала с мягкой улыбкой:

– Среди американок тоже встречаются русские бабы. И среди американок тоже встречаются страдалки.

Леднев только головой покачал. Кажется, Мэри делала успехи в русском языке.

Вечером Корешков устроил, как он выразился, мини-банкет. Тюремщики рады любому случаю гульнуть. Но тут был особый случай. Подполковнику хотелось оставить о себе хорошее воспоминание. Он строго-настрого велел быть Ставской. И ни на минуту не отпускал ее от себя. Демонстрировал дружелюбие. Мало ли с кем общается этот психолог, работающий в газете, и эта американка. Николай Кириллович, несмотря на чин и должность, был провинциал. А все провинциалы всегда с гостями настороже.

Стол был накрыт все там же, в релаксации. Играла музыка, какой-то джаз. Угождать гостям – так угождать. Снова клюква и брусника, настойки из северных ягод. И под такую выпивку – сибирские пельмени с лосятиной.

Мэри пила и закусывала, не отставая от хозяев. А те удивлялись, с чего она такая веселая, если ей устроили от ворот поворот раньше срока?

– Я вас не узнаю, – сказал ей Корешков.

И все сотрудники к нему присоединились: Жмакова, Гаманец, Ставская: они тоже не узнают. Мэри глянула на Леднева, спрашивала взглядом: и ты тоже? Михаил мелочно не отвечал. Что-то прокручивал в голове, какие-то смутные догадки.

Выпили сначала за Мэри и дружбу России с Америкой, потом – за Леднева и в его лице за всех коллег. Хозяева не без оснований тоже считали себя психологами. Потом Михаил поднял тост за гостеприимных хозяев и поблагодарил за радушный прием. И настал, наконец, черед Мэри сказать тост.

Американка встала, соблюдая местный обычай:

– Все, что я видела в эти дни – для меня, как сон, – губы ее неожиданно дрогнули, она готова была разреветься. – Я кажусь себе кошкой, которая гоняется за своим хвостом. Даже не знаю, чем это кончится. То ли мне надоест гоняться, то ли я вырву себе хвост. Но все равно я вам благодарна. Вы дали мне возможность досмотреть этот сон до конца. Наверно, я уеду с чувством, что сама тут сидела.

Когда Леднев перевел, все еще какое-то время смотрели на него с недоумением. То ли он не так понял американку, то ли она выразилась слишком туманно. В какой-то момент Михаил сам усомнился, все ли правильно он понимает. Нет, похоже, он ни в чем не ошибся.

Все были уже разогреты спиртным, и разом загалдели. Леднев едва успевал переводить для Мэри ответные пожелания.

– Если хотите досмотреть свой сон, приезжайте через две недели, – сказала вдруг Ставская.

Корешков, Жмакова и Гаманец обомлели.

– Николай Кириллович, – сказала Ставская, – пригласите наших гостей на конкурс красоты. Чего вам стоит?

С лица подполковника все еще не сходило удивление. Но он справился с этим чувством и сказал бодро:

– А что? Это идея! И у Тамары Борисовны будет стимул, и красоток наших. Тут только одна заковыка. Не мне решать, можно ли нашим гостям приехать сюда еще раз.

Корешков смотрел на Леднева: вот, мол, если психолог договорится в Москве с кем надо. Но улыбка у начальника колонии была при этом такая вымученная. И Жмакова с Гаманцом смотрели с такой тоской. Господи, читалось в их глазах, неужели это еще не конец?

Подполковник начал что-то говорить Мэри на своем ужасном английском. Она внимательно вслушивалась в его речь. Она отключилась от других звуков, это было видно по ее сосредоточенному лицу. «Пора», – сказал себе Леднев. В эту минуту он болтал со Ставской о рецепте приготовления настойки из брусники.

– А вчера утром я убил свою бабушку, – сказал он негромко.

Естественно, все обратили внимание на эти слова. И это было понятно само по себе. Но чего ради так удивилась Мэри? Брови вскинула вверх, так удивилась. Неужели стала понимать по-русски?

– Так шутил президент Рузвельт, когда хотел привлечь к себе внимание большого застолья, – пояснил Леднев. – Я, собственно, что хотел сказать. Если уважаемые хозяева настаивают, мы приедем.

Потом обратился к Мэри на английском:

– Ты выдала себя, дорогая.

Американка ответила, не задумываясь:

– Было бы странно с моей стороны ехать в Россию, не изучив хотя бы сотни слов. Я выучила больше, Майк, потому что готовилась к этой поездке несколько лет. Ну и что из этого следует?

Леднев ничего на это не сказал. Ясно, что Мэри никакая не шпионка. Хотя ясно также, что приехала она в эти места не только ради очередного фотоальбома. А вот для чего? Это предстояло допетрить.

Корешков налил еще в рюмки и сказал Ледневу, тонко улыбаясь:

– У нас такие гости не так уж часты. Поэтому интересно посмотреть на себя их глазами. С чем уезжаете, с какими выводами?

«Все ясно, – подумал Михаил, – За пленки он спокоен. Его тревожит, что я напишу».

– У меня не выводы, у меня вопросы, – сказал он. – Вопрос первый: нужно ли до такой степени ограничивать человеку свободу? И вопрос второй: может ли вообще человек держать за решеткой другого человека?

Гаманец нехорошо усмехнулся. Корешков задумчиво поводил вилкой по пустой тарелке:

– И что вы предлагаете?

– Ничего.

– Вы делаете одну очень важную ошибку, – вкрадчиво сказал Корешков. – Вы считаете преступника таким же человеком, как вы, равняете себя с ними. Разве эти правильно? Разве это справедливо?

Леднев задумался. Если он начнет сейчас говорить все, что думает, они наверняка крупно поспорят, может, даже поссорятся. К чему это, если придется еще раз приехать? Нет, лучше расстаться по-доброму.

Он предложил перенести этот разговор. Сослался на то, что еще не привел в порядок все свои впечатления и мысли. Корешков не возражал.