Новое платье Леони - Катрин Панколь Страница 25

– Но он-то этого не знает. Он, возможно, думает, что это кто-то хочет ему продать пластиковые окна, новый тариф или страховку на похороны…

– Неужели все это написано у меня на лбу?

– Да. Это очень длинная история, заполненная объяснениями, поэтому она так и гнетет тебя.

– И ты все это видишь?

– Да. Я очень прозорлив.

Филипп замолк.

– В общем, в следующий раз ты оставишь сообщение. Этот тип тебе позвонит, и ты наконец разгадаешь тайну незнакомца в глубине амфитеатра. Договорились?

Жозефина призадумалась.

– В твоих словах есть рациональное зерно.

– Ну хочешь, я ему позвоню?

– Нет. Это должна сделать я.

– И ты не боишься?

– И я не боюсь.

Она победила дракона.

Это было непросто.

Она боролась. Плакала. Много плакала. Но в один прекрасный день она проснулась. Посмотрела вокруг себя и не увидела ничего нового.

Тогда она заглянула в себя.

И увидела там уважение.

Уважение Жозефины Кортес к Жозефине Кортес.

Это было впервые в жизни.

И тогда она поняла: уважение не следует требовать от других, оно внутри тебя. А другие склоняются перед ним, потому что его ощущают. Или не склоняются. И это уже не важно.

Уважение-то остается, никуда не девается.

Ночь приближается, пробил час,

Я остался, а день угас.

И тогда все становится очень просто и понятно. Тело наполняется жизнью, брюки сидят отлично, ноги взгромождаются на высокие каблуки, челка лежит как надо. Все наполняется смыслом и уверенностью в себе.

Счастье – это исключительно взаимоотношения себя с самой собой. Ты говоришь себе: я тебя люблю. Ты говоришь себе: ты потрясающая женщина. Ты добавляешь: для тебя нет невозможного.

Чего невозможного?

Да чего хочешь.

И у меня это получится?

Ну конечно. Никого не слушай.

Только так нужно разговаривать с собой, чтобы стать счастливой.

Это было прекрасное открытие.

Аполлинер-то оказался прав!

Ты должен помнить – печаль пройдет

И снова радость придет.

И радость пришла по совершенно невероятной случайности.

Однажды мадам Менессон принесла ей на подносе обед и, зайдя в номер, обнаружила ее лежащей ничком на кровати. Она прорычала: «Вам не надоело делать себя несчастной? Вы себе выдумали горе, теперь давайте выдумайте себе счастье. Для этого не нужно быть волшебницей! Просто смените пластинку, поставьте босанову вместо Мизерере».

И она ушла, добавив: «Потом скажете мне свое мнение о моем супе-пюре из тыквы! Я приготовила его специально для вас. И он со свежими сливочками прямо с фермы, которые принесла мне свекровь. Ее я тоже настроила на волну босановы, кстати». Жозефина села на постели.

В ее голове стучала поэма Аполлинера: «Ты должен помнить – печаль пройдет и снова радость придет, ты должен помнить – печаль пройдет и снова радость придет…» Она взяла блюдо, поставила его на колени. «Я попробую, я изобрету себе счастье. Поживем – увидим».

А какого цвета счастье?

Я не голодна, но обязательно попробую этот суп.

Суп показался Жозефине восхитительным.

Пошла к мадам Менессон, чтобы поблагодарить ее.

– А как чудесно там ощущается привкус эстрагона!

– О! Вы почувствовали, что я добавила эстрагон! Продолжайте в том же духе, вы на верном пути. Копите, копите положительные эмоции и вскоре почувствуете результат.

Дю Геклен смотрел на нее с беспокойным обожанием. Из дверей кухни донеслась босанова Карлоса Жобина, и он навострил уши.

Жозефина положила этот момент в копилку.

Перечитала новый курс лекций о письменности и книгопечатании. Безупречно. Ни убавить, ни прибавить.

И это в копилку.

Пошла погулять на площадь Белькур. Свет был оранжевым, нежным, таинственным, словно прожекторы в театре. Дю Геклен трусил впереди, изредка возвращаясь, чтобы проверить, что она идет следом. Влюбленные целовались на скамейках, молодой человек в черном костюме играл на скрипке. Она села на террасе кафе, заказала чашечку кофе и шарик домашнего шоколадного мороженого. Со взбитыми сливками и бельгийским печеньем «Русские сигареты».

Мимо прошел какой-то человек, пробормотал на ходу: «Прелестно, прелестно». Она улыбнулась ему.

Она прибавляла одно маленькое счастье к другому маленькому счастью. И в конце концов система сработала. Одно цеплялось за другое, как шестеренки в велосипедной цепи. И ее повлекло вперед.

Она вдруг спросила себя: «А какие у тебя, собственно, основания полагать, что Филипп тебя больше не любит? У тебя есть доказательства? С чего ты вообще взяла, что он уехал с Ширли? Что между вами все кончено и самое время проливать потоки слез?»

Мадам Менессон права.

И словно в награду за ее блестящее предположение на следующее утро позвонил телефон и Филипп сказал: «Я вернулся, я так скучал по тебе, ох, как я по тебе скучал!»

И она переполнилась счастьем как воздушный шарик.

С тех пор порхала.

И вовсе не хотела спускаться.

Она победила дракона.

Дракон заставил ее усомниться в Филиппе. Возможно, будут новые битвы. Это была всего лишь первая победа.

Но она упивалась ей.

Том пошел спать. Стелла закончила подшивать штанины комбинезона. Проверила длину рукавов. Поправила капюшон. Приделала маленькую нашивку с эмблемой НАСА цветов американского флага. Вышила надпись: Go, Major Tom, Go. Сложила комбинезон, уложила его в шкаф, где лежало ее рукоделие. В понедельник утром Том возьмет его в школу.

Она посмотрела на другой комбинезон. Развернула. И подумала, что он может сослужить ей хорошую службу.

Очень хорошую службу.

Так же, как и серый «Пежо».

Она села, положила локти на стол, сцепила руки, легла на руки лицом и прислушалась к внутреннему голосу.

Ей нужно алиби.

Попугай подлетел и сел ей на плечо, стал покусывать ее в шею. На часах было половина десятого, попугаю хотелось, чтобы она включила телевизор, прогноз погоды. Он был влюблен в дикторшу: пышную блондинку с зелеными тенями на веках, алой помадой на губах, темно-синим лаком на ногтях и большими золотыми серьгами. И у нее еще был такой же нос с горбинкой, как у него. «Ты за это ее любишь, да?» – спросила она, включая телевизор. Гектор уселся на жердочке, вцепившись в нее когтями, покачался, вытянул шею в сторону белокурой красотки и выдал пронзительным голосом свой комментарий: кррк, крррк. Он предпочитал, чтобы она оставила его наедине с телевизионной возлюбленной. «Two’s company, three’s a crowd», [8]– кричал он. Он принадлежал прежде богатому американцу, который, уезжая из Франции, отдал его Стелле, встретив ее на шоссе на заправочной станции. Американец хотел сперва отдать его одиннадцатилетнему парнишке, который собирался ощипать его, чтобы сделать себе головной убор как у индейца! Птица знала несколько фраз, все по-английски, в том числе у нее замечательно получался мучительно грустный Go-o-o-o-od by-y-y-ye, завершающийся взрывом рыданий.