Самоучитель танцев для лунатиков - Мира Джейкоб Страница 25

– А куда едешь? – спросил Саджив у Амины.

– Домой. Ненадолго.

– Хорошо. Передавай всем от меня привет. Димпл, может, я загляну к тебе в галерею на неделе? Я работаю совсем рядом с Пайонир-сквер!

– Ой, правда? – спросила Димпл чуть более радостно, чем позволила бы себе в трезвом виде.

– Правда, – ответил он, наклонился и на секунду посмотрел ей прямо в глаза, а потом похлопал по двери, сделал шаг назад, развернулся и ушел.

– Ну вот, – сказала Амина, выждав, чтобы Саджив не мог ее расслышать, – это уже точно свидание!

Домой Амина добралась совсем поздно, а потом еще долго разгружала машину: сначала пленки и фотоаппарат, потом экспонометр. Вспомнив об оставшемся под сиденьем конверте от Хосе, она вернулась в машину и забрала его. Облака разогнало, и теперь квартиру заливал тусклый лунный свет, поэтому она не стала включать лампу, сняла платье и бросила его на пол. Потом поставила чайник.

В спальне она нашарила валявшуюся у кровати пижаму, натянула штаны из мягкого черного флиса и посмотрела на себя в зеркало в полной темноте. Почему она ведет себя словно вор в собственном доме? На кухне засвистел чайник.

С мятой. Обязательно чай с мятой, обязательно из красной кружки. Возвращаясь в комнату, Амина захватила с собой конверт с фотографией.

Она открыла двери гардеробной и вдохнула легкий аромат кедра. Включила свет, вошла. Сапоги и туфли громоздились по обе стороны от нее, точно груды булыжников, Амина прошла между ними к вороху пальто в дальней части помещения и приподняла их.

Вот она, гладкая, маленькая, как детский гробик. Пальцы заскользили по красно-коричневому дереву, на мгновение задержавшись на крошечных ручках из обжигающе холодной латуни. Женщина в антикварном магазине в Монтане лишь рассмеялась, когда Амина предложила ей двести долларов за эту шкатулку, и сказала, что не сможет взять столько долларов за ящик, который дунь – и рассыплется. Амина пояснила, что собирается хранить там фотографии, и та снова рассмеялась, но деньги взяла.

Один за другим Амина открывала ящички, раскладывая содержимое по порядку. Она работала методично, стараясь не опускать взгляд. Ни в коем случае не опускать взгляд. Надо быть готовой ко всему.

Опустошив все ящички, она покинула гардеробную, подошла к диванчику у окна и положила поверх стопки фотографию от Хосе. Она долго смотрела на нее, разглядывая подошвы туфель бабушки Лорбер, а потом перевернула.

Под ней была фотография Дары Линн Роуз в утро ее второй свадьбы. Она держала в руке большую щетку для волос и кричала, скаля зубы, словно тигр, изо рта вылетали крошечные капельки слюны. Всего через несколько секунд она запустила щеткой вслед своему будущему мужу, который срочно ретировался из комнаты. «Просто я верю в приметы, – объяснила она потом Амине, – ведь мой первый муж умер от инфаркта, когда попытался прогнать с лужайки черную кошку!»

На следующем снимке с обожанием смотрела на своего отчима Лорейн Сперлок. Он наклонился, чтобы поцеловать ее: рот слегка приоткрыт, язык затаился в темноте, будто мокрое животное.

А вот сестры Макдоналд, Джини и Фрэнсис. Девушки обеими руками вцепились в брошенный невестой букет и с неистовством пытались вырвать друг у друга стебли гипсофилы. Сестры натянуто улыбались, решительно стиснув зубы.

Теперь черед Джастина Грегори – пятилетнего мальчика, который нес обручальные кольца, поэтому ему не разрешили выйти из церкви после начала церемонии. Он стоял позади невесты и жениха с крошечной подушечкой в руках и смотрел на них сверху вниз, а на штанах расплывалось огромное мокрое пятно. Под ногами блестела небольшая лужица.

С другого фото на Амину уставились Энджела Фридман и ее новый зять. Энджела вцепилась ему в горло, когда тот поцеловал невесту в щеку. Потом Амина взглянула на седого дедушку Абузельмана в инвалидном кресле – на его ноги, безжизненно сложенные, как листы газеты, на фоне танцующих пар.

Амина брала в руки одну фотографию за другой и с любовью смотрела на вздернутые губы, растопыренные пальцы и другие части тел, застывшие в тишине происходящей катастрофы. Она хорошо знала каждую из них и чувствовала, как изображения словно бы сходят с фотобумаги, окровавленные очертания перетекают в следующий снимок, руки принимают форму цветка или вуали и постепенно становятся окнами. Ее сердце не дрогнуло при взгляде на хорошо знакомые лица, на знакомую боль. Девушка медленно перебирала фотографии, пока наконец ее взор не упал на обтянутые тафтой колени рядом с унитазом и брошенный на кафельном полу букет. Она долго смотрела на этот снимок, крепко взяв его за уголок. А потом общественный туалет превратился в снятый снизу мост, а букет – в падающего мужчину. С фотографии на Амину смотрел Бобби Макклауд.