Будда из пригорода - Ганиф Курейши Страница 25

— Почему бы и нет? — ответила она.

Когда мы вошли в его комнату, Божок лежал на кровати, слушая музыку по радио. Он с одобрением оглядел Хелен и подмигнул мне. Она ему понравилась; но он вообще одобрил бы любую мою пассию, лишь бы она была не мальчиком и не индийского происхождения.

— Зачем гулять с мусульманками? — сказал он однажды, когда я привел с собой пакистанскую девушку, подругу Джамилы.

— А что в этом плохого? — спросил я.

— Слишком много проблем, — высокомерно сказал он.

— Каких? — спросил я.

Он не пожелал вдаваться в детали. Покачал головой, как бы говоря, что проблем столько, что он даже не знает, с чего начать. Но добавил, чтобы закрыть спор:

— Приданое, и все такое.

— Анвар мой ближайший друг, — с грустью сказал он, когда мы выложили, зачем пришли. — Нам, старым индийцам, все меньше и меньше нравится Англия, и мы возвращаемся к своей воображаемой Индии.

Хелен взяла папу за руку и похлопала в знак утешения.

— Но это ваш дом, — сказала она. — И нам нравится, что вы здесь. Вы обогащаете нашу страну своими традициями.

Джамила закатила глаза к потолку. Хелен скоро доведет её до самоубийства, я это чувствовал. Меня Хелен просто смешила, но я-то смотрел на вещи трезво.

Я сказал:

— Может, сходишь к нему?

— Он бы и самого Ганди не послушался, — сказала Джамила.

— Ладно, — сказал папа. — Возвращайтесь через девяносто пять минут, а я пока помедитирую. За это время я все обдумаю и дам ответ.

— Отлично!

Итак, мы втроем выбрались из тупика, — потому как наша Виктория-роуд была самым что ни на есть натуральным тупиком, — и поплелись по мрачным, рождающим гулкое эхо, улицам, к пабу, мимо загаженных парков, мимо Викторианской школы с туалетами снаружи, мимо бесчисленных бомбоубежищ наших излюбленных мест для различных игр и первых сексуальных опытов, мимо аккуратных садиков и окон, где двигались незнакомые люди, и мерцали мертвенным светом телевизоры. Ева называла наш район «глубинкой высшего разряда». Стояла такая тишина, что от звука собственного голоса становилось неловко.

Вот в этом доме жил мистер Уитмен, полицейский, со своей молодой женой Нолин; по соседству с ним проживала престарелая парочка, мистер и миссис Холиб, социалисты, высланные из Чехословакии, каждую ночь пятницы и субботы их сын тайно покидает дом в пижаме, чтобы послушать грубую музыку. Напротив них — ещё одна престарелая пара, учитель с женой, Готарды. Рядом торговцы птичьим кормом из Ист-Энда [38], семья Лавлейсов, — старая бабуля Лавлейс работает смотрительницей в туалете в Лайбрери-Гарден. Дальше по улице жил корреспондент «Флит-стрит» мистер Ноукс, его жена и раскормленные донельзя дети, а рядом с ними Скоффилды, миссис Скоффилд — архитектор.

Все дома — «с прибамбасами». В одном новое крыльцо, в другом двойное остекление. Окна в георгианском стиле [39]или новая дверь с блестящей латунной отделкой. Кухни расширены, верхние этажи реконструированы, перегородки разломаны, пристроены гаражи. Англичан волнует не уровень культурного или умственного развития, а количество «СС» («сделай сам»), их страсть — перестраивать дом и укомплектовывать его модными усовершенствованиями, усердно повышать благополучие, а вместе с ним и статус — конкретный показатель заработанных денег. Этот показатель и есть цель игры. Если вы заскочили к соседям с дружеским визитом, то прежде чем предложить чашечку чая, вас непременно протащат по всему дому, — «очередное грандиозное турне», вздыхает в таких случаях папа, — дабы предоставить возможность оценить прорубленные стены комнат, пррросто прррелестные стенные шкафы, двухъярусные кровати, души, угольные бункера и оранжереи.

В пабе «Чаттертон Армз» сидели великовозрастные стиляги в одеяниях, перешитых из портьер, с жесткими стоячими челками, смахивающими на задранные носы кораблей. Было там и несколько гнусных рокеров, — в коже, с заклепками и цепями, они обсуждали групповое изнасилование, их излюбленное развлечение. Еще сидела парочка бритоголовых со своими девчонками, в джинсах «левис», «кромби» и в подтяжках. Я узнал многих ребят из школы: они приходят в паб каждый вечер вместе с отцами, и будут приходить вечно, до скончания дней своих. При виде двух хиппи и одного «индюка» возникла небольшая напряженка; о нас сразу заговорили и стали бросать взгляды в нашу сторону, так что я постарался не лезть на глаза и не давать повода для раздражения. И все равно нервничал, что нас могут подкараулить на выходе.

Джамила молчала, а Хелен умирала от желания поговорить о Чарли — она с легкостью получила бы ученую степень по этой теме. Джамила даже не презирала её, просто меланхолично накачивалась пивом. Она пару раз встречала Чарли у нас дома, и, мягко говоря, не была им очарована.

— О Тщеславие, имя тебе — Чарли, — резюмировала она.

А Чарли не стал к ней подкатываться. Зачем? Пользы ему от Джамилы никакой, и желания переспать с ней он не испытывал. Старину Чарли Джамила видела насквозь. Железные амбиции под мятым бархатом идеализма, что вполне соответствует его возрасту, сказала она, как припечатала.

Хелен увлеченно щебетала, что Чарли — звезда не только нашей школы, света его хватает и на другие школы, особенно женские. Находились девочки, которые посещали все без исключения выступления группы «Не брюзжать!» ради того, чтобы побыть рядом с этим мальчиком, и записывали концерты на катушечные магнитофоны. Редкие фотографии Чарли ходили по рукам, пока не затрепывались в лоскуты. Видимо, ему предложили контракт на запись, который Рыба отверг по причине недостаточной подготовленности группы. Когда они будут достаточно готовы, они станут одной из самых классных групп в мире, пророчил Рыба. А Чарли, знал ли об этом Чарли, предчувствовал ли будущий успех, или просто жил изо дня в день в таком же смятении и растерянности, как все остальные?

Позже, сопровождаемый Джамилой и Хелен, я постучал в дверь папиной комнаты. Ответа не последовало.

— Может, он до сих пор в другом измерении, — сказала Хелен. Я взглянул на Джамилу и подумал: интересно, она тоже слышит папин храп? Очевидно, она слышала не хуже меня, потому что принялась громко и нетерпеливо стучать, пока дверь не открылась. Волосы у папы стояли дыбом. Увидев нас, он удивился. Мы расселись вокруг его кровати, а он погрузился в свое внушительное молчание, которое, как я недавно убедился, сопутствовало мудрости.

— Мы живем в век сомнений и неуверенности. Прежние религиозные убеждения человечества, которым люди следовали на девяносто девять и девять десятых процентов, рухнули или устарели. Наша главная проблема — атеизм. Мы заменили духовные ценности и мудрость материализмом. А теперь спрашиваем друг у друга: как же нам жить дальше? Отчаявшиеся иногда обращаются даже ко мне.