Моя мужская правда - Филип Рот Страница 25

Юджин Кеттерер делал все, чтобы предстать передо мой своим парнем — покладистым, разумным, добродушным. Я называл его «мистер Кеттерер»; он звал меня Натаном, Натом, Нати. Натану, Нату, Нати мистер Кеттерер казался с каждым воскресным визитом все более отвратительным. Лидия от него просто бесилась. В таком раздражении я не видел ее ни при каких других обстоятельствах — ни дома, ни в университете; ничего подобного не встречалось и в ее сочинениях. Я просил Лидию сдерживаться; она в ответ кричала, что я принимаю сторону Кеттерера; потом, одумавшись, плакала и просила прощения. Мне, в общем-то, дела не было до тональности ее отношений с бывшим мужем. Я только не хотел, чтобы она превращалась в фурию на глазах у Моники. Но стоило Кеттереру появиться на пороге, как Лидия становилась зверьком, которого колют палкой, просунутой через прутья клетки. Уже на второе воскресенье я понял, что рано или поздно мне придется дать отпор отцу Моники, этому Большому Гену.

Но пока мы с Кеттерером окончательно не выяснили отношений, он искал во мне союзника. «Почему ты явился в два? — спрашивала Лидия — Мы ведь договаривались на пол-одиннадцатого утра!» Кеттерер оборачивался ко мне, разводил руками и говорил, как все понимающему родному брату: «Ох уж эти женщины». — «Идиотство! Кретинизм! — кричала в ответ Лидия. — Как такой мордоворот смеет рассуждать о женщинах? Или о мужчинах? Или детях? Почему ты привез ее так поздно, Юджин?» Он пожимал плечами и бубнил, глядя в сторону: «Не заводись», или «Хватит тебе», или «Ладно, Лидия, время назад не воротить». Или обращался ко мне: «Видишь, Нати? Вот оно как». Примерно то же самое повторялось воскресными вечерами, когда он приезжал за Моникой — либо слишком рано, либо слишком поздно. «Послушай, ну я же не часы. И никогда ими не был». — «Ты никогда ничем не был, потому что ты вообще ничто!» — «Да уж, я такой-сякой, зато ты — леди Годива. Без вас знаем». — «Ты садист, вот кто ты! Тебя нравится мучить меня, ну и бог с тобой. Но я не дам тебе мучить несчастного ребенка! Ты из года в год, воскресенье за воскресеньем издеваешься над нами! Ты — пещерный человек! Троглодит безмозглый!» — «Ладно, пора ехать, Гармошка, — такое прозвище он почему-то придумал девочке, — злой серый волчище повезет тебя домой».

У Лидии Моника целый сидела перед телевизором, не сняв шляпку, словно с нетерпением ждала, когда серый волк разлучит ее с любимой мамочкой.

— Моника, — говорила Лидия, — нельзя без конца таращиться в телевизор.

«Угу».

— Моника, ты что, оглохла? Уже три часа. Хватит на сегодня телевизора. Ты принесла домашние задания?

Не отрываясь от экрана: «Мои что?»

— Домашние задания на следующую неделю, чтобы мы позанимались?

Приглушенное бормотание: «Забыла».

— Но мы ведь договаривались! Я же говорила, что позанимаюсь с тобой. Ты сама не справляешься!

Резко: «Сегодня воскресенье».

— Ну и что?

Возмущенно: «Я что, и по воскресеньям должна заниматься?»

— Не смей так отвечать, прошу тебя. Ты и в шесть лет так не отвечала.

Сварливо: «А что такое?»

— Нельзя отвечать вопросом на вопрос. Папочкина манера… И пожалуйста, сядь нормально.

Злобно: «Я сижу нормально».

— Ты сидишь по-мальчишески. Если тебе нравится так сидеть, надень брюки. Или сиди так, как должна сидеть девочка.

Вызывающе: «Как хочу, так и сижу».

— Моника, давай повторим вычитание. Это можно сделать без тетради и учебника, раз уж ты их не принесла.

Умоляюще: «Но сегодня воскресенье!»

— Ты должна разобраться с вычитанием. Вот что тебе нужно, а не церковь. У тебя катастрофа с математикой. Моника, сними, наконец, шляпку! Я сказала, сию же минуту сними эту идиотскую шляпку! Уже три часа, ты что, весь день собираешься проторчать в этой шляпе?

Безапелляционно: «Моя шляпа — хочу и ношу!»

— Но это мой дом! А я твоя мать! И я велю тебе снять шляпу! Что за ослиное упрямство! Я твоя мать, Моника, и ты это знаешь! Я люблю тебя, а ты любишь меня! Помнишь, как мы играли, когда ты была маленькая?.. Сними шляпку, пока я не сорвала ее с твоей дурацкой башки!

Провокационно: «Только дотронься до моей головы, и я все расскажу папочке!»

— И не смей называть его папочкой! Не могу слышать, как ты называешь человека, который мучает нас обеих, папочкой! И сядь, как должна сидеть девочка! Ты что, оглохла? Сдвинь ноги!

Лживо: «Они и так сдвинуты».

— Нет, расставлены, и ты выставляешь всем напоказ свои панталоны. Чтобы больше этого не было! Ты уже не маленькая — сама ездишь в автобусе, ходишь в школу и, если уж носишь платье, должна вести себя соответственно. Нельзя все воскресенье сидеть у телевизора, раздвинув ноги, — особенно когда ты не знаешь, сколько будет два плюс два. Сколько будет два плюс два?

Философски: «Какая разница?»

— Большая! Ты можешь к двум прибавить два? Я хочу знать! Смотри на меня — я спрашиваю совершенно серьезно. Я должна выяснить, что ты знаешь и чего ты не знаешь, и с чего начать наши занятия. Сколько будет два плюс два? Отвечай.

Невнятной скороговоркой: «Актоегознает».

— Ты обязана знать! И говори четко, когда говоришь. Сколько будет два плюс два, отвечай!

Истерически: «Сказано же: не знаю! И отстань от меня!»

— Моника, а сколько будет от одиннадцати отнять один? Ну, отними от одиннадцати один. У тебя было одиннадцать центов, а кто-то забрал у тебя один, сколько осталось? Моника, дорогая, какое число стоит перед одиннадцатью?

Плаксиво: «Да не знаю я!»

— Знаешь!

Отмахиваясь: «Двенадцать».

— Ну откуда двенадцать? Двенадцать же больше, чем одиннадцать, а я спрашиваю, что меньше, чем одиннадцать. От одиннадцати отнять один — сколько получится?

Пауза. Размышление. Открытие: «Один».

— Нет! У тебя есть одиннадцать, и ты отнимаешь один.

Просветление: «A-а, отнимаю…»

— Ну конечно же, отнимаешь! Отнимаешь!

Решительно: «А у нас еще не было отнимания».

— Было! Должно было быть!

Стальным голосом: «Я не вру, у нас в школе Джеймса Мэдисона не было отнимания».

— Моника, это называется вычитанием — его изучают везде, в каждой школе, и вы не могли не проходить этого математического действия. Милая моя девочка, наплевать на шляпу, да и на твоего папочку тоже — с ним все кончено. Я думаю только о тебе и о том, что с тобой будет. Пойми, ты не можешь навсегда остаться младенцем, который ничего не знает. Иначе твоя жизнь станет ужасной. Ты растешь; ты должна знать, сколько центов в долларе и какое число стоит перед одиннадцатью; кстати, в будущем году тебе исполнится ровно столько лет; и ты должна сидеть как следует — пожалуйста, не сиди так, как сейчас, Моника, прошу тебя: не сиди так в автобусе и вообще на людях, ты ведь знаешь, как надо сидеть, а сейчас просто хочешь позлить меня, правда?