Среди гиен и другие повести - Виктор Шендерович Страница 25

Грех было не воспользоваться именем, поклон папе! Логотип забацали наглейший: леонардовский человек, вписанный в круг и квадрат, — и скажите еще спасибо, что без портретного сходства!

Друг Демка Гречишин с появлением «Леонардо» стух, надулся, начал разговаривать по останкинским курилкам обиженные разговоры, а потом запил и сорвал проект, который Песоцкий и дал-то ему по старой дружбе… Песоцкий попробовал поговорить с Демкой по-взрослому, но вышла одна досада: тот разволновался и наплел таких обидных глупостей, что их развело насовсем. Так и осталась «Новая волна» пустым ромбиком с нулевым балансом…

Да не до Демкиных обидок уже было! Песоцкий, государев человек, вхожий уже куда угодно, решал в ту пору двуединую задачу федеральной важности: оттоптать ноги коммунякам на их же засранном ностальгическом поле (об этом по-дружески попросили в Администрации) — а заодно, чередой государственных мегапроектов, прикончить конкурентский самострок. Все эти малые кооперативы по варке телевизионной «джинсы» должны были сдохнуть, когда придет фирменный «левайс» от Песоцкого!

И вот, пока он, как дите малое, носился со своими всероссийскими погремушками, Зуева втихую переформатировала документы для налоговой («Я займусь этим, Лень?» — «Займись»).

Он даже не понял, о чем там речь, в этих бумажках, которые он подписывал на бегу, а когда врубился, выяснилось, что «Леонардо» зарегистрирован на нее. Так проще. Зачем тебе вся эта волокита? И потом: мы же вместе? Вместе?

Что ты спрашиваешь, ответил он, стараясь не скрипеть зубами.

Они были вместе, уже и юридически. Так было удобнее. Чертова ловушка! Единственное, что успел предотвратить Песоцкий, — это детей. Зуева несколько раз порывалась устроить ночь неосторожной романтической любви, но Песоцкий строго следил за медикаментами, а потом проблема сошла на нет сама собой: все прекратилось. Только ритуальный секс после ссор, мятые постельные флаги капитуляции…

Были ходки налево, скандалы дома и снова ходки, и какие-то промежуточные любовницы, и просто девки по облупленным московским квартирам. «Салоны» это называлось… Салоны, блять. Анна Павловна Шерер!

Был скандал в желтой прессе, и жирный говнюк с серьгой, звезда половых полей, трепал его имя — менты слили, разумеется, накрывшие салон вместе с сутенершей и группой приезжих масловых-мармеладовых: все было под наблюдением! Пришлось нажимать, подключать верхи… Контроперацией руководила Зуева, и это было противнее всего. Говнюк извинялся двусмысленно, ерничал. В общем, мерзость!

Зуева, каленым железом выжигавшая внешних врагов, дома устроила ему тихий расчетливый ад без права помилования.

— Давай разойдемся, — устало попросил он однажды. Она ответила мгновенно:

— Не советую.

И птичка-Песоцкий понял, что увяз всеми коготками. Он знал, что она не блефует, а к войне был не готов. Какая там война! — ему хотелось забиться в уголок со своими киноигрушками, закрыть глаза, и чтобы никто не трогал…

Все пошло по-старому. Работа, спасавшая от тоски, куцая личная жизнь: какие-то пересыпы на бегу, полромана с какой-то журналисткой — что-то пригрезилось человеческое, но уже на второй встрече почувствовал Песоцкий привычный холод в сердце.

И были горькие и желанные — несколько месяцев, почти год… — встречи с Мариной. Она приходила в полутемный подвальчик на Ордынке, и звенел колокольчик у двери кафе, и запах прохладной щеки дурманил мозг, вплетаясь в кофейную волну; они сидели и разговаривали — осторожно, стараясь не задеть старых ран. Главная тема была закрыта ею сразу: она замужем.

«Но я другому отдана?» — глупо усмехнулся Песоцкий. «Да», — просто ответила Марина. Лишь однажды, посреди трепотни, она порывисто задавила в пепельнице сигарету, накрыла его руки своими и сказала: «Лёнька, какие мы с тобой идиоты!». И, перегнувшись через стол, длинно поцеловала его в губы.

Когда он очнулся, она весело сказала:

— Всё!

И предупредительно выставила указательный палец:

— Всё.

Потом и эти ампутированные встречи прекратились, и он остался совсем один.

До заката Песоцкий жил на автопилоте, строго следуя намеченному курсу. Супчик, дневной сон, купание, поездка в островную столичку…

Столичка состояла из короткой улицы с лавочками и банкоматами по бокам. Раздолбанная дорога упиралась в пристань, и это был конец аттракциона.

Чтобы придать мероприятию хоть какую-то осмысленность, Песоцкий купил бандану и плавки. Снял с карточки пару тысяч местных тугриков. Осмотрел в туристической конторе предложения по дайвингу и снукерингу. Выпил манговый коктейль и чашку кофе…

Никоим более образом растянуть время было невозможно.

Напоследок иностранец в бандане развлек себя устройством тендера между местными таксистами за право отвезти его назад.

Цена услуги быстро спустилась до сотни. Пятьдесят, сказал Песоцкий. Это было уже хамство, но ему было интересно. Таксисты переглянулись. Ноу, пятьдесят — ноу. О’кей, семьдесят, сказал Песоцкий. Туземец кого-то кликнул. Пришел долговязый парнишка, они помяукали промеж собой, и парнишка жестом пригласил Песоцкого за угол. Семьдесят, уточнил Песоцкий в узкую спину. Йес.

Машина оказалась мотороллером с прицепом и узкой доской вместо сиденья, и Песоцкий вдруг обиделся.

— Это не машина! — раздельно произнес он. — Это не машина вообще!

— Кар, кар, — радостно подтвердил хозяин мотороллера.

Тьфу! Песоцкий вернулся из-за угла, дал стольник аборигену с «хендаем» — и с испорченной душой поехал в отель. Нищенские пейзажи минут десять дрожали в мареве за стеклом, потом «хендай» нырнул в тень и медленно покатил через райские заросли, по владениям отеля, к морю. До Леры оставалось прожить вечер и утро.

Песоцкий положил себе не подходить к стойке до заката, но портье сам залопотал что-то, кланяясь, и Песоцкий подошел.

То, что он услышал, лишило его воздуха. Что-о?

Мистэйк, мистэйк, повторял туземец и посмеивался виновато. Пхукет, Пхукет. И сокрушенно качал головой.

Какой, бля, Пхукет! Они там что, вообще с ума посходили?

Песоцкий орал на туземца, колотил ладонью по предметам, отбегал от стойки, взмахивал руками, хватался за голову, возвращался, опять орал… Он мог орать на кокосовую пальму, на плетеное кресло у столика, на «хендай», разворачивавшийся в золотистой пыли: не больше и не меньше туземца они были виноваты в том, что авиакомпания отправила песоцкий багаж в другую сторону.

Они приносят свои глубочайшие извинения, лепетал туземец…

Уроды! Тупицы! Я ебал их извинения! Мне нужен мой чемодан!

Туземец сочувственно разводил руками; из-за конторки в глубине офиса на буйствующего туриста с интересом поглядывал жилистый, абсолютно лысый белый господин…

Салат из креветок с авокадо и «шабли» 1997 года в запотевшем ведерке — все это, конечно, смягчает удары судьбы. Столики стояли прямо на песке у моря, но моря не было — ночной отлив уводил его прочь. По соседству дули вино две бабы бальзаковского возраста — язык Песоцкий определить не мог, но вариантов тут было немного: Скандинавия, конечно.