Третий прыжок кенгуру (сборник) - Вл. Николаев

В синий-синий апрельский день шальное солнце с такой беззаботностью гуляло по безоблачному небу, что похоже было на сбежавшего с уроков бедового ученика. В тот прелестный день и в самом деле с уроков сбежало рекордное число школьников. Среди них на этот раз оказались не одни отъявленные второгодники и закоренелые бездельники, без особой охоты переползавшие в следующий класс, но и те, кого в школьном обиходе принято называть «хорошистами», и даже некоторые отличники.

Да что школьники, служащие разных учреждений тоже под влиянием неведомой силы не могли усидеть за своими столами и под разными предлогами разбегались кто куда. Разморенные первым весенним теплом, одни бесцельно слонялись по обласканным солнцем улицам, других все больше влекло в парки и скверы, где едва-едва начала зеленеть трава, а деревья стояли еще совершенно голые, хотя в их кронах и ошалело орали возбужденные грачи, третьи неведомо каким образом оказались даже за городом в чистом поле, где над парующей в теплой истоме землей дрожало зыбкое марево, а в режущей глаза синеве неумолчно рассыпались трели невидимого жаворонка. Уж в чистом-то поле городским служащим вроде бы и вовсе ни к чему быть. Я не знаю, зачем они туда устремились. Если бы кто их спросил об этом, уверен, они и сами затруднились бы с ответом.

Словом, весна взбудоражила всех или почти всех. Город радостно оживился, как в канун большого праздника, когда все бегают, высунув языки, за всевозможными покупками в ожидании неизбежных гостей. Охватившее всех возбуждение было похоже еще на то суетливое беспокойство, какое овладевает истинными болельщиками в день большого футбола. Правда, в такой день учреждения под самыми невероятными предлогами покидают преимущественно мужчины, а на этот раз от них не отставали и женщины.

У кого-то из читателей может сложиться впечатление, что автор хватил через край, изображая дело таким образом, будто, ошалев от внезапно нагрянувшей весны, люди взяли и вот так, не давая ни себе, ни другим и в особенности начальству отчета, сбежали подобно безответственным ученикам со своих добросовестно насиженных мест. Нет и еще раз нет. У каждого нашлись для этого причины, веские, обстоятельные, каждому понадобилось отлучиться по делу, и даже по весьма важному делу. Так по крайней мере думалось. И первым побуждением каждого было непременно явиться в то учреждение, куда приспичило наведаться именно сегодня. Не завтра и не послезавтра, а непременно только сегодня.

Если в другие дни, не застав нужное лицо, посетители обычно гневались и выражали свои отрицательные эмоции по этому поводу довольно бурно, то сегодня они этому от всей души радовались. Тут же с восторгом устремлялись снова на оживленную весеннюю улицу, в душе понимая и оправдывая каждого, кого не оказалось на месте – весна же!

Ах, что за чудо молодая весна! Волшебно обновляя примелькавшуюся, как бы постаревшую и смертельно надоевшую за зиму улицу с некрашеными домами, она повелительно обращает наше внимание на то, что больше решительно невозможно мириться с затхлостью промерзших помещений, с их поблекшими красками, наконец, с их каменным равнодушием ко всему живому и радостному.

В такой день первого лихого разгула молодой весны с треском распахиваются прочно заклеенные с осени окна и даже страдающие застарелой почечнокаменной болезнью и по причине этого постоянно находящиеся в несговорчиво-ворчливом состоянии начальники без колебаний и возражений утверждают явно завышенные сметы на срочный ремонт. А иные-прочие откалывают и кое-что похлеще. Скажем, с неожиданного согласия угрюмого бухгалтера, за двадцать лет службы ни разу не выдавившего из себя даже скупой улыбки, единым росчерком пера утверждаются очевидно неразумные расходы на устраиваемые по явно надуманным поводам валтасаровы пиры, в просторечии именуемые товарищеским чаепитием, а в документах обозначаемые как оплата каких-то там работ по безлюдному фонду. В такие дни легче легкого выпросить неоправданную командировку даже у самого строгого начальника хоть на юг, в Сочи или Гагру, хоть на край света, хоть за границу!..

И всему виной весна, ее магический зов, переворачивающий сердце и все остальные чувствительные органы.

Но задумывались ли вы, к чему зовет весна? Ведь и вас она увлекла, и меня, признаюсь, сманила. А куда? Я роюсь, роюсь в памяти и решительно ничего такого припомнить не могу и готов со всей прямотой заявить: а черт знает куда! Помню, просто не сиделось на месте, прямо удержу никакого не было, не хотелось работать, читать, писать, влекло шататься, брести куда и зачем попало, хотелось до обалдения смеяться и быть счастливым.

И, представьте, я смеялся и был счастлив. И думаю, это удавалось не одному мне. Взять хотя бы, к примеру, хорошо знакомого мне Никодима Сергеевича Кузина, счастливейшего из счастливых в тот день.

В этом месте иной читатель может сказать, а если не скажет, то с осуждением подумает: вот имечко для героя откопал автор! А я ничего не откапывал. Я лишь стараюсь как можно ближе держаться действительности. В ту пору, когда родился мой герой, едва ли не всех охватила повальная мода на иностранные имена, мудреные и звучные, а порой и заковыристые, такие, чтобы не каждый с первого раза выговорил. Нет, ты потрудись, попотей, прочувствуй, что не с простым каким-нибудь Иваном имеешь дело, а с отпрыском тех, кто кое-что знал, смотрел на мир, так сказать, просвещенным взглядом.

Общепринято считать, что мода распространяется с быстротой эпидемии и захватывает всех. Что говорить, действительно быстро. Но не так легко, как это кажется на первый взгляд. Почти всегда находятся такие, кто сопротивляется моде, не принимает ее, борется с ней, не щадя живота своего, и даже пытается запретить. На некоторое время рождается нечто вроде антимоды. Ах, вы даете только иностранные имена, так мы раскопаем самое что ни на есть русское и старомодное! Какое все давным-давно запамятовали.

Вот так примерно и досталось нашему герою не столь созвучное наступившей эпохе имечко. Обладатель его, надо сказать, не слишком страдал от этого, хотя и не очень благодарил родителей. Друзья и знакомые звали его, включая с опозданием осознавших свою оплошность родителей, просто Димой, а сослуживцы – Вадимом Сергеевичем, что вполне устраивало самого Кузина, а всех остальных и подавно. Убеждать кого-либо в том, что это так, по-моему, не смысла, – у каждого пред глазами примеров подобной корректировки имен хоть отбавляй. В наше время это дело обычное.

Но оставим разговор об имени героя, не столь это и важно, лучше посмотрим на него самого. А сам он в этот день даже в многолюдной толпе веселых и счастливых мог быть признан одним из самых веселых и счастливых. Обычно серьезный и сосредоточенный, как и подобает быть сугубо деловому человеку, на этот раз Никодим Сергеевич, сияя беззаботной улыбкой, размашисто шагал в расстегнутом, серого дорогого велюра пальто и сдвинутой на затылок модной шляпе. Цветастое кашне, добротный костюм-тройка и новенькие ботинки на толстой белой подошве довершали его одеяние.