На этом свете - Дмитрий Филиппов Страница 24

И Мерседес, не дожидаясь мужа, поднялась, затушила окурок и подошла к зеркалу, поправляя прическу.

– Собирайся, я сказала! – произнесла без нажима в голосе, но твердо и даже не посмотрела в сторону мужчины.

И Габо вдруг успокоился, стало легко-легко, как всегда бывает, когда перекладываешь решение со своих плеч на чужие. Он обвел взглядом кухню… Серенькие полочки, серенький стол, серенькие фаянсовые тарелки. Цвет нищеты и запустения. Впервые за год ему стало стыдно и неприятно за самого себя. Но он сглотнул этот стыд и оторвал задницу от стула.

– Сейчас, только рукопись упакую.

Здание почты находилось в нескольких кварталах. Мерседес шла впереди; и даже не шла – чеканила каблуками пылающий с жара асфальт. А Габо семенил чуть поодаль и улыбался. Какой же прекрасной была его жена! Вот такой он ее любил: гордой, молчаливой, знающей наверняка, что правильно, а что нет.

Мимо по проезжей части пролетали автомобили, автобусы, неслись по тротуару люди в цветных одеждах. Еще било солнце в глаза. Еще в груди противно подворачивало от пыли и чада летнего Мехико. Но женщина, нервно вышагивающая впереди него, была… Нет, не ангелом. Но где-то совсем рядом.

Габо шел, улыбался и думал о том, что за год исписал тысячу триста страниц, выкурил тридцать тысяч сигарет и задолжал сто двадцать тысяч песо… О, жаль было только бумагу – за то, что молчала и терпела.

Служащий почтового отделения оказался улыбчивым молодым человеком с ухоженными усами.

– Чем могу служить?

– Нам нужно отправить рукопись в Буэнос-Айрес. Телеграфом, – Габо уже ни в чем не сомневался.

Молодой человек приподнял брови.

– Четыреста девяносто листов.

Он произнес эту цифру вслух и вдруг обалдел от собственной смелости.

– Простите?

– Вы глухой? Вам, кажется, ясно сказали… – Мерседес подхватила выбранный тон.

– Одну секунду.

Заплясали деревяшки счетов под быстрыми пальцами.

– Восемьдесят два песо.

Габо и Мерседес переглянулись, и служащий произнес еще раз:

– Восемьдесят два песо.

Кошелек Мерседес, ставший резиновым за двенадцать месяцев, вдруг сжался, скукожился и натужно выплюнул пятьдесят песо. И дело было даже не в потухших взглядах, не в печальном выдохе (не сдержать! Не сдержать!) – душа согнулась, как надпиленная балка. Габо сглотнул; слюна, провалившись в самое нутро, крайней каплей упала на балку… и балка выдержала.

Мерседес облокотилась на прилавок и зашипела почтовому мальчику в лицо:

– Считайте.

– Что? – тот не понял.

– Страницы считайте. У нас ровно пятьдесят песо.

Служащий послюнявил палец и начал аккуратно, словно ломтики ветчины, убирать по одному листочку из стопки, пока в ней не осталось нужное количество.

Габо отошел к автомату с минеральной водой, закурил и вдруг понял, что от него уже ничего не зависит. И дело даже не в Мерседес: роман начал жить своей жизнью. Нет, можно было отправить рукопись обычной почтой, какая в конечном итоге разница? «Судамерикана» получит роман в любом случае. Его уже ждут в издательстве. Днем раньше, днем позже… Но четыреста девяносто машинописных листов решили иначе. Величайший роман столетия в этом душном почтовом отделении города Мехико начал творить свой собственный миф.

– Вы можете отправить двести девяносто девять листов, – голос служащего был вежлив и сух.

– Хорошо. Мы отправляем двести девяносто девять листов. Но… Ты жди. Стой и жди. Мы сегодня придем и отправим оставшуюся часть, – глаза Мерседес заблестели. – И упаси тебя Господь и Дева Мария вместе взятые уйти с работы на минуту раньше.

Женщина выдохнула, сверкнула глазами и повернулась к мужу:

– Габо, тебя долго ждать? Диктуй адрес!

Служащий отвел глаза и спрятал улыбку в кончиках усов. Габо диктовал адрес, зачем-то сверяясь с записной книжкой, – он знал его наизусть! Мерседес стояла рядом, надменная и уверенная в себе. Был самый обычный августовский день.

– Останься здесь и карауль этого прохвоста. Я скоро приду.

Она вернулась домой, сложила в огромную серую сумку обогреватель, фен и соковыжималку, дотащила их до ближайшей лавки и заложила. Да, эта маленькая гордая женщина торговалась за каждый песо!.. И вернулась в почтовое отделение за пять минут до закрытия. Миф состоялся.

По дороге домой Мерседес внезапно остановилась и начала хохотать безудержным, веселым смехом здоровой истерики. Оглядывались прохожие, из окон ближайших домов высовывались удивленные головы. Мозг отказывался работать до такой степени, что показалось: целый город смотрит только на них. Но не было в этом ничего постыдного. Габо поддержал жену за локоть, иначе бы Мерседес сползла на тротуар. Истерика не выход, но только она спасает, когда женщина на полдня забывает о детях. Совсем забывает.

Смех выдохся, и Мерседес произнесла:

– Ну вот, Габо, теперь осталось, чтобы твоя книга оказалась никому не нужным барахлом.

Рита стала продолжением ресторана. Извивалась в центре зала под ритм грязного латиноамериканского танго. Она то поднимала руки вверх, растопыривая пальцы, то выгибала спину и практически садилась на пол, широко раздвигая острые колени. Улыбалась молчаливым официантам. На меня не смотрела. А я… Что я? Глушил одну за одной.

Пришибло к земле ощущение невозможности что-либо изменить. Фатальная непоправимость… Я поясню! Это как в школьном туалете. Стоишь, зажатый меж писсуаров, что-то пыхтишь себе под нос, а с боков тебя сжимают такие же неудачники. А за спиной стоят ожидающие своей очереди. И, как один, молчат. И каждая тварь смотрит тебе в затылок. Еще минуту назад твой мочевой пузырь разрывался на части, а сейчас ты стоишь в темно-синей форме (такой одинаковый, такой ничтожный), и капли выжать не в силах. Словно пережали самый важный канал между ног. Краснеешь. Стыдно становится. А убрать хозяйство в штаны, не помочившись, еще постыднее. И тут вдруг, через не могу, выстреливает из члена тоненькая струйка, потом вторая, а потом мочевой пузырь обретает власть над тобой, расслабляются ноги, и – шепот из раскрытого рта: а-а-а…

Танец Риты и стал моим шепотом. Моим грузом. Моим пьяным надсмыслом.

– Налей мне. Полную! – она подошла к столу, поймав руками его углы, наклонилась вперед.

– Ты моя принцесса!

Мы выпили не чокаясь. Она отошла в центр зала, покачивая бедрами, поманила меня:

– Давай, давай…

Не бывает чистых танцев. Когда мужчина приближается к женщине, разрушая ее личное пространство, обнимает за талию, прилипая подушечками пальцев, когда касается вздохом ее плеча, небритостью щеки проверяет на прочность девичий испуг – вся его животная сексуальность рвется наружу. Ее можно остановить отстраненностью или податься ей навстречу, но не замечать ее невозможно. Обладайте – и обладаемы будете!