Дорога-Мандала - Масако Бандо Страница 24

— Ты не мог бы мне показать… — Сая, сказав, что хочет убраться в комнате, попросила Асацугу показать ей, где можно взять веник.

Асацугу, захваченный водоворотом ненависти и желания к любовнице своего отца, открыл стенной шкаф в глубине коридора и достал веник. Сая, прижав веник к груди, пробормотала: «Спасибо». Сквозь обтягивающую одежду проступили очертания её полных грудей. Всем телом она почувствовала жгучий взгляд Асацугу и заволновалась.

— Я ничего тут не знаю, — пробормотала Сая и превратилась для Асацугу в обманутую отцом и скитающуюся на чужбине жертву. Среди ростков сочувствия Сая вбила клин улыбки:

— Ты такой добрый.

Асацугу, которого Сая и влекла, и отталкивала, возненавидел отца.

Пути Саи вели и к младшему брату Рэнтаро Томидзиро.

Бесшумной ядовитой змеёй Сая подобралась к Томидзиро — он сидел на садовой скамейке, курил сигарету и любовался красными и жёлтыми листьями на деревьях.

— Я хочу поговорить о Рэне, — присев на край скамейки, сказала Сая. Она полагала, что Томидзиро было бы интересно узнать, как старшему брату удалось заполучить в Малайе женщину. Поэтому Сая рассказала ему об этом. О том, как Рэнтаро был добр к ней в Кота-Бару, как они были счастливы вдвоём. В роскошном доме с садом они ели всевозможные сладкие плоды, дом был украшен прекрасными цветами, соседи отзывались о них как о прекрасной паре. А о произволе японской армии, о гнетущей атмосфере в городе, о беспокойстве Рэнтаро — обо всём этом она умолчала. Теперь Томидзиро вместо сладких плодов и красивых цветов представлял себе Саю. Рэнтаро вкушал и любил плоть сидящей перед ним женщины. Чем больше Сая рассказывала о счастливых днях в Малайе, тем больше Томидзиро досадовал, что он был лишён этого. Пока он всю войну бился как рыба об лёд, старший брат наслаждался жизнью с сидевшей перед ним молодой чужеземкой. Почему брату это было позволено, а ему — нет?! Сердце Томидзиро склонилось к Сае. Мужская ревность отозвалась в ней волной удовольствия.

— Но с тех пор как я приехала в Японию, Рэн переменился. Охладел. Почему?

— Он вовсе не охладел, — нехотя ответил Томидзиро. — Просто, уважая жену, он не знает, как вести себя с тобой.

— Я тоже не знаю, как себя вести.

Жалобы Саи вызвали у Томидзиро сочувствие и ещё больше разожгли его ревность и гнев по отношению к брату.

Мало-помалу в доме установилась мрачная и унылая атмосфера. И у Асацугу, и у Томидзиро ревность к Рэнтаро незаметно сменилась нравственным осуждением. Временами они стали упрекать его, мол, это возмутительно — держать в доме любовницу. Разумеется, и женщины не преминули присоединиться к этим нападкам. Рэнтаро лишился покоя в собственном доме. Но и отправиться продавать лекарства, бросив всё, он тоже не мог. Он беспокоился, как бы в его отсутствие в доме чего-нибудь не случилось. Рэнтаро оказался в тупике, запутался в зарослях терновника.

Сая с удовольствием наблюдала за всем этим. Она радовалась, глядя, как мучается мужчина, доставивший ей столько страданий.

Рэнтаро не знал, что ей пришлось пережить в Кота-Бару. Сая скрывала это. Скрывала своё женское оружие, свой однолезвийный клинок. Она ждала случая, чтобы прибегнуть к нему. Ядовитым пауком цеплялась за свою паутину и ждала удобного случая.

В доме Нонэдзава дети жили отдельно от взрослых. И все они были лесными духами. В лучах вечернего осеннего солнца Исаму тоже играл вместе с детьми дома Нонэдзава.

Из слухового окна своей комнаты-каморки Сая любила смотреть, как Исаму играет с младшим сыном Рэнтаро Кикуо и с двумя детьми Томидзиро. Исаму, который был младше всех, оказавшись среди приятелей, запыхавшись, ворошил опавшие листья в саду, носился без устали, прыгал. К тому же он на удивление быстро осваивал японский язык.

Исаму стал для Саи её Японией. Чем больше сын привыкал к этой земле, тем надёжнее становилась Япония для неё самой. Из окна была видна крыша примыкавшего к дому туалета. Однажды, уже глубокой осенью, Сая заметила идущего по крытой галерее Рэнтаро, и её глаза мрачно блеснули. Утром его не было, наверное, он только что вернулся домой. Рэнтаро редко бывал дома после обеда. На сегодня работа, похоже, была закончена, и он отдыхал, облачившись в тёплое кимоно. Это был редкий шанс.

Выскользнув из каморки, Сая в углу галереи схватила Рэнтаро за рукав.

— Рэн, — прошептала Сая, — я хочу с тобой поговорить.

Рэнтаро беспокойно оглянулся вокруг. В этот час затишья перед ужином время в доме Нонэдзава остановилось. Женщины ушли за покупками или к соседям, и в доме остались только призраки. Поняв, что женщин нет, Рэнтаро спросил: «В чём дело?» Улыбаясь, Сая повела его в свою комнату-каморку.

Закрыв дверь в тесную комнату, где у входа стоял стенной шкаф для постельных принадлежностей, а с трёх сторон тянулись старые шкафы, Сая остановилась у двери, преграждая путь к отступлению, и, не давая Рэнтаро опомниться, быстро разделась. В сумрачном свете проступили контуры её упругого тела. Сая показала Рэнтаро отпечатавшиеся на смуглой коже сморщенные круглые отметины. Один пониже живота, на внутренней стороне бедра, другой — в паху, прямо над поросшим вьющимися волосами лобком. Следы ожогов от прижиганий сигаретами. Рэнтаро окаменел.

— Это сделали японские солдаты, — сказала Сая.

— Но зачем? — хрипло пробормотал Рэнтаро.

— После того как ты вернулся в Японию, Кё схватили полицейские. — Сая начала рассказывать, пристально глядя ему в лицо.

Рэнтаро уехал из Кота-Бару за два года до окончания войны. Когда одна за другой стали приходить военные сводки о том, что японские войска отступили с острова Гуадалканал, что японские солдаты гибли смертью храбрых, защищая остров Атту, что союзнические войска высадились в Новой Гвинее, Рэнтаро сказал, что едет посоветоваться, как быть дальше, с родственником, державшим аптеку в Сингапуре, и уехал. Оттуда он немедля отправился в Японию. Неожиданно от него пришло коротенькое письмо на малайском — он писал, что ненадолго уезжает в Японию и вернётся, когда утихнут военные действия. Больше от него не было никаких вестей.

Настали страшные времена. Сначала по доносу о причастности к антияпонской деятельности полиция забрала хозяина-китайца, в доме которого они жили. После того как японские войска оккупировали Кота-Бару, жившие в городе китайцы оказались в ужасном положении. Полиция без разбора хватала заподозренных в антияпонской деятельности и участии в японокитайской войне, и люди больше не возвращались. Ходили слухи, что сразу после оккупации Сингапура японскими войсками по подозрению в причастности к антияпонской деятельности были убиты десятки тысяч китайцев. Их согнали на побережье, заставили самих вырыть себе могилу, а затем закололи штыками в спину. Говорили, на побережье были свалены горы трупов, их смыло волнами. Жена хозяина-китайца рыдала в голос, соседи были в страхе.

Через несколько дней в дом Саи неожиданно ворвались полицейские с японскими мечами. Они разорвали одежду, переломали мебель, перебили посуду и увели Сая в полицейское управление. Там её стали пытать. Её обвиняли в том, что она в сообщничестве с домовладельцем вошла в доверие к Рэнтаро и выпытывала японские секреты. Полицейский избил Саю и, раздев её догола, затушил сигарету в поросшем волосами паху. Побои кулаками и пинки ногами — это было бы ещё ничего. Руки скручивали, едва не ломая, заставляли пить воду, пока не раздувался живот, били ногами. Из носа, ушей, глаз, рта лилась вода. Приставив к горлу клинок, ей говорили — сознавайся! В чём сознаваться, Сая не знала. Полицейский продолжал: «Ты ведь слышала разговоры в этом доме! А потом передавала их домовладельцу!» Сколько её ни пытали, Сае нечего было сказать. Мужчины всегда разговаривали в доме. Сая, которую во время секретных разговоров отправляли на улицу, ничего не могла услышать. Но хоть она и говорила об этом, ей отвечали: «Неужели ты думаешь, такая отговорка сойдёт тебе с рук? Нечего ухмыляться, идиотка, сейчас я снесу твою голову. Мы знаем, что ты передавала разговоры, услышанные в этом доме. Идиотка! Упрямая тварь, если не скажешь, тебе будет ещё больнее, идиотка!», «Идиотка!» — снова и снова орали полицейские, оскалив жёлтые зубы. Они всячески поносили и мучили её, но сколько бы ни пытали, ей не в чем было сознаваться.