Трения - Филипп Джиан Страница 24

Я видел в зеркало, как она уплывает вдаль, стоя посреди дороги, уперев руки в бедра, а потом к ней подошел Ришар, обхватил ее сзади и прижался к ней толстым животом.

Вернувшись, я стал готовить ужин. Венсан предложил мне помочь, но сам так и не встал с кресла и продолжал ловить католический канал — или какую‑нибудь передачу про животных, как я ему посоветовал. Он докончил начатую утром бутылку виски и теперь собирался открыть вторую.

— Не оглядывайся на меня. Смелей, — сказал я. — Я‑то знаю, каково это.

Я постарался заставить его хоть что‑нибудь съесть. Потом убрал со стола, поблагодарил судьбу за то, что посудомоечная машина работает, и потащил его на веранду. Темнело.

— Надо бы, что ли, устроить рыбалку, — сказал я. — Подумаем, как это организовать.

Нельзя сказать, чтобы он сильно обрадовался, только покивал.

— Покуда ты еще на ногах стоишь, — продолжал я. — Пока у тебя еще силы есть. Но, судя по твоему виду, их не много.

Вскоре он сполз со стула и шмякнулся на пол.

Я не стал его поднимать.

На следующее утро я предупредил его, что каждый сам стирает свое белье.

* * *

Больше к этой теме я не возвращался. Потом однажды вечером заметил ему, что он отвратительно выглядит. С тех пор как мы приехали, он ни разу не переоделся, не умылся и даже не причесался. Он был весь грязный, белые следы слюны засохли в уголках губ.

— Жалкий ты тип, — сказал я ему. — Посмотри на себя. Какое счастье, что ты не мой отец.

Вместо ответа он залпом и без передышки опрокинул несколько стаканов виски. Потом попытался встать, чтобы ретироваться, но потерял равновесие и растянулся во весь рост, как стоял.

Я оставил его лежать. Когда он проснулся и пришел ко мне на веранду, я рассматривал купленный револьвер. Я сообщил ему, что звонила мать и что она собирается нас навестить.

— Нет! Только не это, — мрачно проговорил он, держась за косяк.

Я положил револьвер в коробку и закрыл крышку.

— Уж не знаю, как ее остановить, — сказал я.

Было слышно стрекотание кузнечиков, иногда лягушка прыгала в воду, или сухая ветка потрескивала, или птица взлетала. И тут он заплакал, залился пьяными слезами и стал ныть.

Я помог ему добраться до кресла. Полночи я слушал, как он стенает, кашляет, перечисляет все свои несчастья, все унижения, выпавшие на его долю. Я тем временем приготовил наживку для рыб, а потом стал смотреть на отражение луны в озере, надеясь, что он все же не станет дергать меня за рубашку и объяснять, насколько он сам себе противен.

Он стыдился себя и не хотел показываться на людях. Однажды утром я объявил, что не буду больше возить ему спиртное и что, если он хочет, пусть едет со мной и сам себе покупает. Тогда он, ни слова не говоря, весь дрожа, несмотря на жару, влез в машину, лег на заднее сиденье и свернулся калачиком.

В супермаркете его появление произвело фурор. Видок у него был — точно он восстал из могилы. Покупатели шарахались, продавцы хмурились. Но, как я ему заметил, за все приходится платить.

— Хорошо хоть ты ни разу не описался, — сказал я. — Насколько мне известно, во всяком случае.

Несло от него ужас как. В нашем бунгало, когда его рвало, я не разрешал ему приближаться ко мне: сколько бы он ни чистил зубы, от него разило блевотиной. Тряпье его пропиталось стойким запахом пота. Он носил свои лиловые башмаки на босу ногу и, не объясняя почему, отказывался их снимать.

Дети не ведают жалости.

Как я и думал, Лили не захотела даже подойти к нему. Мальчишки спрятались за юбку Кароль, а та, когда я представил ей Венсана, не удержалась от брезгливой гримасы.

Он протянул дрожащую руку. Кароль нехотя к ней прикоснулась, в то время как Лили и двое ее приятелей просто пошли прочь, обмениваясь на ходу весьма нелестными замечаниями в его адрес. Он это прекрасно слышал. Они говорили, что от одного его вида их тошнит и что он воняет, как стадо свиней: дети не ведают жалости.

Жалкая развалина, сказала о нем Кароль. Мы оставили его перед батареей бутылок, как перед Стеной Плача, наедине с угрызениями совести, отвращением к себе и всем тем хаосом, что царит в голове алкоголика на последней стадии.

— Он уже дважды лечился от пьянства, — объяснял я Кароль. — Какое‑то время продержался, а потом опять.

— Бедная твоя мама!

— Да, бедная. В этот раз ей сильно не повезло.

— Ты знаешь, есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать.

— Не думаю. Но в данном случае это действительно серьезная проблема.

— И ты что, сидишь с ним целыми днями? Ничего не делаешь, просто сидишь?

— Понимаешь, я хотел, чтобы они на время расстались.

— Понимаю. Так заглядывай ко мне. Ты ведь можешь выкроить время? Я помираю со скуки, когда Ришар уезжает. Видишь, я сама тебе в этом признаюсь. И еще признаюсь, что даже когда он не уезжает… Ну ладно, знаю, что ты сейчас скажешь.

— Что это старая история. Именно это я и хотел сказать.

Она удивленно подняла брови, взвешивая в руке дыню.

— Спасибо, что приехала, — заключил я. — Может, я и появлюсь у вас, но не хочу ничего планировать заранее. Сама видишь, какая у меня жизнь. Заеду как‑нибудь искупаться с детьми. Это я обещаю. Только ненадолго.

— Ты что, нарочно меня дразнишь?

— Знаешь что… Ты меня удивляешь. Уму непостижимо. Пять лет назад я валялся у тебя в ногах. Получил по полной программе. А теперь, ты думаешь, достаточно пальчиками щелкнуть? Ничего себе номера!

Я рассказал нашу историю Венсану, которого болтало из стороны в сторону, когда машина подпрыгивала на ухабах. Он сидел рядом со мной и дремал с бутылкой в руках.

— Иногда кажется, что у них с головой не все в порядке, — усмехнулся я, резко повернув руль. Мы ехали по узкой извилистой дороге, окутанной сиянием. — Она что, с луны свалилась?

— Ох, помедленней, — простонал он. — Мне плохо.

— С чего бы тебе было хорошо? Тебе все время плохо. Нет, но как тебе нравится эта кошелка: высказывает мне претензии, потому что я, видишь ли, не заехал ее навестить. Ты хоть слушаешь, что я тебе рассказываю? Как тебе это нравится?

Венсан свесился в окно и начал громко блевать. Жгуты слизи протянулись от его рта к дверце машины. Длинные клочья рвоты повисли у него на подбородке. Из глаз ручьями хлынули слезы.

Когда он успокоился и сел, я протянул ему сигарету.

— Она спросила: «Что это за жалкую развалину ты с собой притащил?» А я ей ответил: «Он должен заменить мне отца». Да, гордиться мне было нечем.

До конца дня он на меня дулся.

Иногда я слышал, как он сам с собой разговаривает. Точно сумасшедший. Временами он падал с кресла — за тот день с ним это случилось трижды. Потом долго не мог влезть обратно: казалось, он штурмует вершину.