Пока мы можем говорить - Марина Козлова Страница 24

– Я бы взял вас на работу, – вздохнул Борис и поднял обе руки вверх. – На большую зарплату. И в военную разведку тоже взял бы. Не раздумывая.

– Бросьте, – отмахнулась она. – Я безалаберная. Со мной нельзя иметь дело. То есть, судя по вашему лицу, вы всё видели. И как вы думаете, зачем она ходила к озеру, а? Есть версии?

– Какой-то ритуал?

– Шура с ним дружит. С озером, да. Дружит и разговаривает. Она нежно любит все эти мерцающие молекулярные формы сознания, прекрасно ладит со всеми агрегатными состояниями. Ну знаете, да? Твердое, жидкое, газообразное… А с озером она дружит и периодически обсуждает жизненно важные вещи. В общем, советоваться она ходила. Насчет дел своих сердечных. Как-то так.

Борис и не заметил сразу, что в комнату вошла Саша и спокойно чешет за ухом гигантского Камамбера.

– А мы тут… – растерялся он.

– Моете мне кости, – грустно улыбнулась Саша. – Ничего особенного. А хотите, я сейчас…

– Шура, подумай. – Ирина вдруг резко изменила тональность, и Борису даже показалось, что она чего-то испугалась. – Подумай еще, ну не время.

Саша между тем, вопреки обычной своей ускользающей манере, бесстрашно смотрела Борису в глаза и не отводила взгляда.

– …скажу вам, что вы мне…

В комнате установилась напряженная тишина, только спящие коты синхронно сопели и какая-то ветка снаружи стучала в стекло. Борис рефлекторно задержал дыхание и под столом сцепил руки в замок.

– …нужны, – выдохнула Саша почти шепотом.

– Всегда к вашим услугам, – расслабился Борис, – ну конечно!

– Он не понял, Шура, – вздохнула Ирина обреченно, – не усложняй. Скажи ясно и просто, что последние сутки ты в него влюблена.

Последовало всеобщее молчание. Борис понимал, что сейчас дело за ним, чего-то ждали от него и напряженная раскрасневшаяся Саша, и расстроенная Ирина. И он не знал, что лучше – выйти вон, сказав на прощание: «Милые дамы, вы ставите меня в идиотское положение», или поцеловать Сашу в щеку, по-отечески погладить по голове и поблагодарить за такую редкую в наши дни искренность и здоровую спонтанность в проявлении чувств. Или сделать вид, что ничего не было, и перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему?

– Не мучайтесь, – Саша смотрела куда-то поверх его головы, – по большому счету, не имеет никакого значения, любите ли вы меня. Главное, что я люблю вас. Вот это главное.

– О господи, – Ирина закатила глаза, – вот дурища! Тебя в поликлинику надо сдать, для опытов!

– Вот что, девочки, – к Борису неожиданно вернулось самообладание, правда, с примесью какого-то злого авантюризма, – это все хорошо и прекрасно, мне приятно и все такое, но вернемся к стержневой теме нашего разговора. Я, конечно, буду неоригинален, но лучше один раз увидеть. Чего вы там в основном делаете – индивидуально и коллективно? Извлекаете эти самые хреновины, ивентагены? Ну, так покажите, как это делается. Давайте, давайте. Меня устроит самый плохонький ивентаген, но чтобы только в моем присутствии.

– А иначе что? – сузила глаза Ирина. – Если не увидите своими глазами, как мы эту самую хреновину извлекаем, так и не станете нам помогать?

– Ты, Ира, видишь что-то странное в этой просьбе? Я – нет. – Саша присела на корточки и звонко чмокнула Камамбера в нос.

– Обратите внимание, Борис… – Ирина подняла палец и некоторое время задумчиво рассматривала свой безупречный маникюр. – Э-э… да, так вот, обратите внимание. Она теперь всегда на вашей стороне. Специально подчеркиваю слово «всегда». Вы даже представить себе не можете, как последовательны арви в некоторых вопросах.

Возможно, лучше бы он, Фома Неверующий, не настаивал так уж упорно, поверил бы девицам на слово. В этом случае не сидел бы сейчас на сырой земле, держа обеими руками свою бедную голову, в которую – напрямую в череп, минуя органы слуха, – ввинчивался нечеловеческий крик пятидесяти с лишним глоток, пятидесяти с лишним горящих заживо людей. В шесть утра, в чистом поле близ села Калита от невидимых, ревущих в огне бревен и этого бесконечного крика что-то натянулось и лопнуло в груди у Бориса, и он заплакал со сдавленным стыдным мычанием, ничего не видя перед собой, впервые за много лет, неожиданно, мучительно, горько. В этом огне он вдруг впервые по-настоящему хоронил родителей, там сгорало его одинокое неприкаянное отрочество, когда и поговорить-то не с кем, там кричала высоким голосом бедная Варежка, которую он предал по большому-то счету, бросил одну в ее беде. Вдруг посыпались на колени тусклые медяки из его детской копилки – на них, сколько копилку ни тряси, не купить нужного лекарства для тетки. Тетка загибалась в больнице с инсультом, а ее сын-наркоман в то время выносил из двухкомнатной квартирки последнее, включая старый виниловый проигрыватель и хромые кухонные табуретки. Борька тогда, наплевав на гордость, метнулся по соседям, но настрелял не больше десятки, а когда вернулся в квартиру, сжимая рубли в потном кулаке, позвонили из больницы… Ну что, что он еще мог сделать, пятнадцатилетний растерянный парень, вокруг которого сейчас на пятьдесят с лишним голосов выла безысходность?

Как девушки сделали это, Борис так и не понял. Они выехали в половине пятого по Житомирской трассе и приехали на это поле, о котором Ирина сказала: «В сорок втором фашисты здесь сожгли деревню за пособничество партизанам. В Полесье такие зоны на каждом шагу. Давно собирались здесь поработать». Скептически настроенному и сонному Борису было определено место, где он может сидеть или стоять – Ирина и Саша строго-настрого запретили ему говорить и перемещаться. Сестры прошли вперед метров семь, сели друг напротив друга на колени и заговорили одновременно со странной синхронной жестикуляцией. Если бы девушки молчали, можно было бы подумать, что они общаются другом с другом на какой-то экзотической разновидности языка глухонемых. Но девушки говорили, быстро, с непривычными интонациями, это был дуэт с разными партиями. Поскольку говорили они одновременно, возникало наложение, как бывает, если одновременно включить радио и телевизор. В языке этом было много протяжных согласных и резкие горловые гласные, напоминающие сухой кашель. Борис вдруг заметил, что сестры смотрят не друг на друга, а как бы по касательной, в пространство, каждая в своем направлении.

И возник третий источник звука. Это был, без сомнения, голос, членораздельная речь и тот же самый язык. В этот момент Саша и Ирина замолчали и, слегка наклонившись вперед, уперлись ладонями в землю. Теперь они почти касались друг друга носами. Спустя несколько минут Саша не торопясь произнесла самым обычным голосом:

– Можно. Тридцать пять градусов, диагональ.

Они одновременно привстали и, согнувшись и разведя руки в стороны, стали пятиться друг от друга, как если бы расстилали на земле скатерть, держа ее за концы. И в этом условно обозначенном квадрате земля начала приподниматься, в нескольких местах прорезались и медленно задвигались блестящие черные плавники.

– Рваный, – покачала головой Саша. – Ну, давай.