Словарь лжеца - Эли Уильямз Страница 24

– Вы знаете Глоссопа? – спросил Трепсвернон. – Так. Так-так! Глоссоп знаменит своей… – Он сделал еще глоток виски и призадумался над фразировкой. – …Своим невозмутимым постоянством.

– Мне следует составлять справочник наблюдателя. Вы бы где прямо сейчас хотели оказаться? Мне интересно.

Вопрос лишит Трепсвернона равновесия, и он выпалил правду, еще не поняв толком, откуда та взялась:

– Сеннен-Коув.

На лице молодой женщины отпечаталась морщинка смятенья.

– Не уверена, что знаю…

– Это в Корнуолле. Подле Края земли – сам я не был никогда, но видел однажды картинку на вырезке из газеты. Там была подпись. – И Трепсвернон слегка изменил голос, цитируя, а также невольно закатил глаза, чуть напрягая память: – «Сеннен-Коув может похвастаться одним из прелестнейших песчаных пляжей во всей стране». Много рассказов о русалках и контрабандистах. Я б мог себе там завести беленый домик.

– Могли б, – сказала женщина.

– Ну и кораблекрушения, конечно, тоже – да там битком призраков. Простите, я треплюсь? Я треплюсь. Спасибо, что спросили. После того случая я разыскал это место – Сеннен: призна́юсь, когда теперь об этом думаю, никак не могу отлипнуть от фантазии смотать удочки и поселиться там.

Трепсвернон никогда никому не поверял этих своих мечтаний или помыслов, но осознал, что слова и истинность этой его грезы всегда готовы слететь у него с языка. Он и не ведал, до чего близко к поверхности любой его мысли наяву таилась эта греза, готовая выскочить наружу. Он продолжал:

– Там поблизости есть скальное образование, называемое «Доктор Синтаксис», а другое зовется «Голова доктора Джонсона» – из-за ее причудливого силуэта; не изумительно ль сие? Или скучно.

– Изумительно, – подчеркнула в ответ женщина. И повторила – на тот случай, если Трепсвернон не расслышал ее за шумом оркестра. – Такое удовольствие – все это узнавать.

Обычно Трепсвернон бы не был уверен, не высмеивают ли его подобной фразой, но сегодня верил, что все его мысли, быть может, достойны того, чтобы ими делиться.

– Изумительно. Надеюсь, я вам не наскучил, простите меня, молю. С тех пор, как я прочел об этом месте, меня не оставляет мысль сбежать от всего этого… – Трепсвернон обвел рукою всю эту залу, всю столицу, всю свою жизнь. – …и обосноваться там.

Женщина радостно улыбнулась ему.

– Вам следует это сделать, – сказала она. – Сбегите.

Трепсвернон почувствовал, как у него обмякли плечи.

– Благодарю вас. Это было б… – Он вздохнул. – Я б стал держать пчел.

– Могли б научиться играть в шахматы, – предположила она.

– Держать пчел, играть в шахматы. Мир и покой на моем собственном клочке мира, на который покамест недоглазели.

– Но вы б разве не скучали по всему своему лексикографированью? То есть я предполагаю, что вы здесь – вместе со всею остальной публикой из «Суонзби»?

Он скроил такую гримаску, что женщина рассмеялась. Перелив ее смеха привел его в восторг, и он поймал себя на том, что морщит лицо еще сильней, лишь бы восторг ее не прекращался.

– Да я уж лучше совсем исчезну и прекращу делать вид, будто знаю, что́ языку полезнее всего.

– Мне нравится ваша откровенность, сударь.

Трепсвернон залился румянцем, кашлянул, но слова выкатывались из него кубарем быстрее ритма обычной речи, едва ль не лепетом, гранками фраз без корректуры. Он остро сознавал, что слова его могут слипаться в ком неразберихи. Трепсвернон все это увидел – до чего легко может такое получиться: гласные у него спутываются в воздухе, шипящие цепляются за уста, из уголков рта стекает вязкая путаница.

Женщина взглянула ему прямо в глаза, и Трепсвернон затих: невылепленные слова застряли у нее в ресницах или осели в затененных рисках на краю ее радужки. Готовый извиниться за то, что говорит слишком много или перебивает, он открыл было рот, дабы совершить попытку ретирады, извиненья или чего угодно, что напоминало б еще хоть одно предложение и могло б развернуться в пустоте меж ними.

– Так что же вас останавливает? – спросила она, вспоров его распускающиеся мысли. – Что не пускает вас к обломкам кораблекрушений и пчелам?

– На сие нет средств. – Произнес он это отнюдь не тоскливо, ибо греза его уже рассеивалась, и ощущенье того, что наболтал лишнего, стало важней самих мыслей. – Не имеет значенья. Просто мило об этом размышлять.

– А сколько бы вам потребовалось? – спросила женщина. – Какое количество бессчетных богатств на то, чтобы вести ту жизнь, какую вам хочется?

Трепсвернон решил подыграть ей и сделал вид, будто подсчитывает на пальцах.

– На небольшой домик, улей и шахматную доску? Ну, сюда же, наверное, немного новой одежды и, может, бутылочку лучшего шампанского из тех, какими ныне обносят…

– Не годится умирать от жажды, пусть даже вы живете так близко от прелестнейшего из пляжей.

– Скажем, ровно шестьсот девяносто девять фунтов, – сказал Трепсвернон и покрутил рукою, – ну и, возможно, лишний шиллинг-другой на поездной билет.

– Договорились, – произнесла она, и они чокнулись бокалами. Улыбнулись друг дружке, как чужаки, которые долее не ощущали своей чужести. Еще раз взглянули на фигуры, перемещавшиеся по торжеству.

– Вы не намереваетесь спрашивать, куда заведут мечты меня? – поинтересовалась она некоторое время спустя, и Трепсвернон едва ли не тявкнул «извините».

– Что куда и как бы вы…

Но не успел он вылепить ртом вопрос, как задира Фрэшем и его нос ищейки неловких ситуаций избрали сей миг для того, чтобы заметить Трепсвернонову макушку, выглядывавшую из листвы их совместного растения в горшке. Трепсвернон снова поднес бокал к лицу, но было слишком поздно – Фрэшем уже шагал к ним.

– Трепсвернон! – вскричал он. – Хватит распугивать паутину – поговори со мною как полагается.

Ни лексикограф, ни его компаньонка не шелохнулись.

– Увы, обнаружили, – пробормотала она.

– Можно вообще-то полностью пренебречь им, – ответил он, не вполне шутя и не совсем без отчаяния.

– Трепсвернон, старик!

Не стоило напоминать Фрэшему, что сегодня они уже здоровались, и Трепсвернон признал за собою пораженье.

– Фрэшем. – Он вынырнул из укрытия. – Какое счастье. – Его притиснули к широкой груди хозяина. Пуговица на сорочке впилась ему в глаз.

– Любуемся местной флорой и фауной, понятненько, – произнес Фрэшем. Казалось, и он сполна насладился знаками внимания официантов. Вот его повело в направлении молодой женщины, явившейся бок о бок с Трепсверноном из растительной сени. – София, он так тебе наскучил, что ты стараешься слиться с реквизитом?

София! Новое любимое имя Трепсвернона.