Домашний огонь - Камила Шамси Страница 23

– Ну, тебе известно, что я думаю о работе ради работы. Но твой отец будет рад, – сказала мать, предоставив ему тем самым возможность спросить, где находится глава семьи. – В кабинете, разумеется. Проверь, удастся ли тебе его вытащить, а я пока займусь розами.

Мгновение он смотрел ей вслед. Она шла к своим розам. Терри Лоун, урожденная О’Флинн из Амхерста, штат Массачусетс, стала одним из самых знаменитых дизайнеров Европы, от Дубая до Хельсинки протянулась цепочка магазинов под ее именем. В шестнадцать лет родители забрали ее из школы, не дожидаясь конца занятий, и повезли в Лондон, рассчитывая, что визит в город «подлинной культуры» излечит девочку от зарождающегося интереса к этому докучному феминистическому движению, забурлившему поблизости от ее школы, в кампусе Смит-колледжа. 29 апреля 1978 года они поселились в «Савое», а на следующее утро, пока родители отсыпались после перелета, Терри добросовестно направилась по Трафальгар-сквер в Национальную галерею и столкнулась с многотысячной толпой, собравшейся на марш «Рок против расизма» – как раз началось движение в сторону парка Виктории, где люди надеялись услышать, как The Clash и другие музыканты и певцы возвышают голос, перекрывая расистские лозунги «Национального фронта». «Ты с нами?» – окликнул ее юноша, латиноамериканец с виду, темные волосы разметались по плечам черной кожанки с кучей значков, извещающих мир о том, что «Нацизм – это не смешно» и «Расист в постели ноль». Они успели уже сколько-то пройти вместе, когда выяснилось, что на самом деле его родители из Пакистана, она даже не слыхала про такую страну.

Существенно позже законопослушная сторона ее личности взяла верх, и Терри спохватилась, что пора возвращаться в гостиницу. Юноша взялся проводить ее до самого «Савоя», даже если ради этого пришлось бы пожертвовать The Clash, и когда она расплакалась при мысли, что никогда больше не увидит такого замечательного человека, он поклялся: придет день – и они станут мужем и женой. Два года они переписывались, потом она поступила в школу искусств в Челси, а он к тому времени окончил университет и променял кожанку на костюм банкира – для нее это стало и разочарованием, и облегчением.

Терри Лоун подобрала желтый лепесток, провела его гладкой поверхностью по кончику носа. Только теперь Эймон понимал, что такое возможно – провести с девушкой полдня и решить, что она станет твоей женой, и вовсе не наркотики тому причиной, как они с сестрой Эмили выдумали много лет назад. Случалось ли Терри пожалеть, что в тот день она так и не дошла до Национальной галереи? Вот что ему хотелось бы знать. Брак его родителей неудачным не назовешь, но каждый из них идет в жизни своей дорогой. Мать сократила свои рабочие часы как раз тогда, когда отцу стало не хватать времени на семейные выходные, а порой и на завтрак. Такое решение почему-то казалось вполне уместным для нынешнего этапа их совместной жизни. Но сегодня Эймон в особенности имел причины желать, чтобы его родители были более похожи на Рахими.

Оглядев террасу, он попытался представить себе, как однажды летом обе семьи устраиваются здесь поужинать благоуханным вечером. Карамат и Терри, Эмили и Эймон, Аника и Исма и тетушка Насим, а может быть, и Парвиз. Самому себе Эймон признался: он не может даже вообразить, как перенестись из настоящего в это желанное будущее, но он твердо знал, что им придется всем вместе искать туда путь.

Он вошел в дом, спустился к кабинету отца на цокольном этаже – в единственную комнату, которой не коснулась рука матери, – мебель черного дерева, мощные светильники и ни одного окна. Годы ночных штудий оставили свой след: Карамат Лоун с юности лучше всего справлялся с работой в изоляции от солнечного света.

– С каких это пор мой сын стучится, прежде чем войти? – спросил он, вставая навстречу. Он обнял и поцеловал сына. Много лет такая ласка смущала Эймона – а потом вдруг перестала смущать.

– С тех пор как мой отец приносит домой сверхсекретные документы. А на них правда пишут «совершенно секретно»?

– Нет, на них пишут: «Если ты недостаточно важная шишка, чтобы это читать, то ты уже покойник». Очень-очень мелким шрифтом, а то ни для чего больше места не останется. Почему ты не спишь спозаранку – и почему ты здесь?

– Мне нужно с тобой поговорить. Давай присядем? – жестом Эймон попросил отца вернуться в потертое кожаное кресло, а сам пристроился на краю стола, лицом к отцу. Привычная поза, сколько напряженных разговоров прошло вот так (о выборе предметов на госэкзамен, о пешем походе с Максом, о том, что его подружке нужно сделать аборт). В трудные подростковые годы Эймона его отец сидел на скамейке оппозиции и у него было больше времени на возню с детьми, чем у жены. К матери Эймон и его сестра обращались за новыми гаджетами, потом за машиной, а потом и за квартирой для каждого. В отношениях с ней все было просто, одно из двух, да или нет, чаще да.

Но в отношениях отца и сына все было сложнее, проходившая через них красной нитью любовь переплеталась с иными, противоречивыми чувствами, из-за чего и мать, и сестра порой горестно и недоуменно вздыхали. «Что это за избалованный юный джентльмен в моем доме?» – вопрошал отец, то с недовольством, то с гордостью. «Я тот, кем ты меня сделал, сам виноват», – отвечал сын, и на это отец приговаривал одно из двух: «Я ни в чем тебя не виню, джан, жизнь моя» или: «Это дело рук твоей матери, не мое».

– Я встречаюсь с девушкой, – сказал он и увидел, как отец слегка приподнял брови.

Однажды утром, в тот краткий период, когда Эймон горевал после разрыва с Элис, дверь его спальни распахнулась от пинка и вошел Карамат Лоун, слегка приседая под тяжестью огромного замороженного палтуса, осколки льда блестели на чешуе. Он шмякнул рыбину сыну в постель с единственным словом: «Замена». Никогда прежде отец не позволял себе столь грубых выходок, он напугал и Терри, и Эмили, по дому разносилось эхо таких выражений, как «женоненавистник» и «шовинистическая свинья». Эймон делал вид, будто он на их стороне, но, по правде говоря, этот номер его повеселил, хоть он не смел в этом признаться, и решительно положил конец его страданиям. Правда, лить после знакомства с Аникой он согласился наконец и с основной посылкой: Элис и правда была рыба замороженная.

– Не смотри на меня так, – предупредил Эймон. – Она совсем другая.

– В каком смысле?

– Во-первых, она не отсюда.

– Не из Британии?

– Не из Западного Лондона.

Отец отреагировал громким фырканьем, дети всегда удивлялись, как он не забывается и не хрюкает при посторонних.

– Что ж, существенная перемена. И откуда же она? Из Челтенема? Из Ричмонда? Господи, нет, только не с южного берега Темзы!

– Из Уэмбли.

Отец вроде бы удивился – и рад был тому, что сын сумел его удивить. Эймон взял в руки пресс-папье со львом и единорогом, он вертел его так и эдак, чуть смущаясь, забыв о всех прочих соображениях, думая только о том, как рассказать мужчине, которого он любил больше всех на свете, о женщине, которая была ему дороже всех. Они из Карачи, ее отец – иммигрант во втором поколении, его родители перебрались в Лондон из Гуджранвалы. Осиротела в двенадцать лет, ее вырастила сестра. Живет на Престон-роуд. Красивая и такая умная, отец, она получила стипендию в ЛШЭ, учится на юриста. Всего девятнадцать лет, но намного взрослее. Да, очень серьезная. Да, yeh ishq hai.