Счастливый Феликс: рассказы и повесть - Елена Катишонок Страница 23

«Вы прибавите себе комнату с восьмидесятилетней нагрузкой».

«Мам, дети растут…»

«У мальчишек просторная комната, вам тоже места хватает».

«А работать? Ты же знаешь, я с ними не могу сосредоточиться…»

Сейчас Валентина злилась на себя: получалось, что она, как попугай, повторяла Кешины аргументы – не потому что признавала их убедительность, а за неимением собственных. Помочь нужно? – Нужно. Так о чем разговор?

«Не утрируй, – мать была беспощадна, – вы живете, как буржуи. А тут… Подумай сама: чужой человек будет у тебя на голове. Ты сможешь сосредоточиться? Не смеши. Потом она начнет болеть…»

«Ну почему сразу плохое, почему болеть?»

«Да потому что ей восемьдесят два года, как ты не хочешь понять?! В таком возрасте футбол не гоняют. И начнется: сердце, давление, беготня по врачам… И все это свалится на тебя».

«Родители Пашкины помогут…»

«Именно: помогут! Зайдут поахать, посидят у теткиной кровати, потом ты будешь их еще чаем поить…»

«Мам, но Галя нам всегда…»

«Знаю, знаю: Галя харчи купит, с детками посидит, а у Кеши золотые руки. Только у тебя мать никудышная».

«Мам, ну ты что, поссориться хочешь?»

«Я сама знаю: бабка я факультативная. Помогаю мало, зато никого на тебя не вешаю».

Потом она выдохлась, погасила недокуренную сигарету и бросила устало: «Ты же в глаза эту тетку не видела, доченька…»

Это как раз было решаемо. Через неделю в Питере начиналась конференция по информационно-поисковым системам – людей посмотреть, себя показать; вернее, свою задачу. Закрывалась конференция в пятницу, так что оставалось два полноценных дня, чтобы увидеть тетку «в глаза». Купить цветы, позвонить – сначала по телефону, потом в дверь. Издалека слышатся старушечьи шажки, приоткрывается глазок, звякает цепочка: «Вам кого, простите?..» Ну да: там ведь сосед этот, пьяница, к нему всякие забулдыги ходят… Обрадуется, конечно: «Какой сюрприз! Проходите, пожалуйста!» Приветливые глаза лучатся морщинками, старенькое темное платье, на плечах вязаный платок: «У нас отопление отключили»… Наверное, она говорит по-французски: гимназия, Смольный институт, первый бал, а там сразу революция, Гражданская война… Вдруг она с Ахматовой была знакома, с Блоком?.. Заговорит о муже – как познакомились, как жили, как болел; заплачет. Отвернется к окну, замолчит; в сухом кулачке зажат кружевной платок. «Простите меня, детка».

Потом спохватится, засеменит на кухню: «Я сейчас, только чай заварю». В это время можно будет библиотеку посмотреть: маленькие томики с потускневшим золотым обрезом, уголки потрепаны. «Грандисон» какой-нибудь. Или Гумилев, в старой орфографии. Да у нее может найтись весь Серебряный век; запросто!

Здравый смысл пытался обуздать воспаленное воображение. Почему непременно темное платье, платок на плечах, приветливые глаза, с чего ты взяла? Может, она толстая, одышливая, в цветастом – или в горошек? – домашнем замызганном халате, рукава засучены… Нечесаные волосы пучком, из него высовываются шпильки. На ногах – узловатые вены; шлепает по коридору в разношенных тапках, и задники звонко чмокают при каждом шаге. Начнет говорить о пьянице-соседе, об очередях, дороговизне и как ничего не достать: «Стояла за яйцами – и тех не хватило! Чаю-то выпьете?..» Без чая уйти не удастся, придется пить из плохо вымытой чашки с застарелым коричневым налетом по краю, выслушивать жалобы на пьяницу соседа, кивать. И плевать ей на твою конференцию и на доклад, а вместо Гумилева на полке – сутулые слоники и какая-то пыльная фарфоровая дребедень.

Однако ни сальные волосы, ни вены на ногах в чмокающих тапках никак не вязались с образом петербургской старушки. Интересно, «напустила» Марина отца на Кешу или только грозилась? Надо бы ему позвонить, а не рисовать дурацкие картинки. Скоро – после конференции – воображение будет повержено здравым смыслом, который и займет его, буйного воображения, место. Пока же стало ясно, что библиотечный день прошел бездарно: к статье не прикоснулась, постирать не успела, даже яйца не купила.

4

День рождения Павла прошел, как обычно происходило в последние годы, в «две серии». В среду, строго в соответствии с датой, пришли поздравить родители, а в конце недели собрались друзья; дети остались на попечении Галины Сергеевны и Иннокентия Семеновича. Если кто-то и заметил, что Марина держалась несколько скованно, то ничего сказано не было. Несколько раз она ловила предупреждающий взгляд мужа: не вздумай. Если бы не этот взгляд и не предшествующие споры, Марина наговорила бы свату кучу лишнего.

– Почему «лишнего», почему? – возмущалась она, перед тем как выйти из дому. – Кто-то же должен сказать этому индюку, что нельзя взваливать на ребят такое бремя! Павел молчит, Валюшка не скажет, так это сделаю я!

– …и начисто испортишь отношения не только с Иннокентием, но и с ребятами, – терпеливо повторял муж. – Они большие детки, сами разберутся. Не встревай.

Павел занялся обменом, и скоро ему стало казаться, что никогда и ничем он не занимался так энергично. День начинался рано и продолжался до позднего вечера – после работы нужно было обзвонить таких же «обменщиков», как он сам. Отец своими наставлениями стал раздражать. «Ей восемьдесят два года, не забывай, – напоминал он со значением, – со дня на день все может случиться». И добавлял не очень понятно: «В таком мире живем».

Он с самого начала четко разделил функции каждого.

– Твое дело – искать, – наставил на сына указательный палец с потрескавшейся кожей. – Я помогу, конечно. Решает все Валентина, мы с мамой не вмешиваемся – у нас голос совещательный.

Свекровь кивнула.

– Ты, дорогая, – теперь палец указывал на Валентину, – решаешь, какая квартира вам подходит. Исходишь только из интересов детей и ваших собственных, учти это. Софа пожила свое; много ли ей теперь надо?

Жена вздрогнула, вспомнив топор и проломленную голову.

– Немного тепла, – продолжал Иннокентий Семенович, – доброе слово да какой-никакой комфорт, вот и все.

Павел слушал отца со смешанным чувством восхищения и раздражения. Кеша – блестящий организатор: излагает, как на планерке. Был период, когда оба работали в одном и том же НИИ, где Иннокентий Семенович возглавлял отдел научной организации труда. Весь отдел казался Павлу ненужным придатком института; к счастью, хватило сообразительности не говорить об этом отцу. Впрочем, тот и сам наверняка знал анекдот о переставляемых столах, не мог не знать, а потому ляпнуть что-то означало бы не только ломиться в открытую дверь, но и привести в действие вулкан: отец был вспыльчив, да и своей поздней диссертацией по НОТ очень гордился.

Теперь Иннокентий Семенович отыскал какого-то маклера. Маклера Павел не видел, но отличал по голосу, уверенному и немного вкрадчивому. Звонил он часто и уверял, что квартира «как раз, как вы ищете» и посмотреть ее необходимо прямо сейчас, «иначе уйдет». Павел отпрашивался, они с Валентиной мчались смотреть, а вечером дома снова трещал телефон, и тот же убедительный голос уверял, что хозяева согласились подождать – «до пятницы, в крайнем случае – до субботы». То есть квартира никуда не «уходила», просто маклер торопился получить деньги с обеих заинтересованных сторон.