Счастливый Феликс: рассказы и повесть - Елена Катишонок Страница 22

Складывая джинсы в пакет, она рассказала матери про «Кешину идею». Марина всплеснула руками: «И вы согласились?!» Чуть было не кинулась звонить Иннокентию («я буду дипломатична»), но решила вначале поговорить с Галей: «Она ведь разумный человек, хоть и манная каша». Не позвонила. Рассеянно сунула Валентине сверток: «Примерь: я купила блузку, мне тесновата», после чего сделала то, что всегда делала в затруднительных случаях: начала варить кофе.

За столом на кухне Марина закурила и даже не возмутилась, когда Валентина тоже взяла сигарету: то ли думала о другом, то ли решила не тратить пыл. Постукивая пальцем по сигарете, мать не отрываясь смотрела в одну точку. Репетирует беседу, поняла Валентина.

– Иннокентий, скажу, – медленно заговорила Марина, – что ты там задумал со своей тетушкой? Какого, скажу, лешего…

– Это ты называешь «дипломатично»? – хмыкнула Валентина.

– А какого лешего, в самом деле, он хочет на чужой спине в рай въехать? – взорвалась Марина. – Неужели в их трехкомнатных хоромах не найдется места для родной тетки?

Все было, однако, не так просто. В «трехкомнатных хоромах» еще недавно, кроме родителей Павла, жили его дед с бабкой – ветхие, слабые, часто и подолгу болевшие. Жизнь осложнялась не только болезнями. Как у многих стариков, у них были свои странности, смешные и нелепые для постороннего.

…В самом начале войны дед отослал жену с дочкой, беременной старшим сыном, в эвакуацию, сам же был отправлен в Ленинград в командировку. Оказалось – в блокаду, которую пережил благодаря зятю Иннокентию, находящемуся в оборонных частях. При любой возможности он пробирался в обледеневший город, чтобы поделиться с тестем скудным солдатским пайком. Спустя годы старик забыл об этом – или не хотел вспоминать, или память отторгала голодное лицо молодого Кеши и обмороженные руки, которыми тот вытаскивал из-за пазухи кусочек хлеба – крохотную порцию жизни. Забыл, наверняка забыл, и часто сердился, что ни дочка, ни зять не делают запасов, хотя хлеб есть в магазинах, продается без карточек и без очередей – не считать же пять-шесть человек очередью? За хлебом ходил сам – и сам же нарезал аккуратными ломтиками, сушил и складывал в наименее доступные места: мне же спасибо скажете. Дочка и зять находили тайники, сухари прятать не разрешали. «Папа, мыши заведутся!» – сердилась Галя. Смешная, думал старик. Какие мыши? Давно всех изловили и съели. Почему кошки, кошек еще раньше… Ни мышей, ни птиц в городе не осталось.

Бабка пережила войну в эвакуации, блокады не знала и потому не понимала ни тревоги о «запасах», ни фанатичной сушки сухарей. Рассказы о бабке носили характер семейных анекдотов. Иннокентий Семенович любил повторять одну историю, как, придя с работы, застал тещу в глубокой печали. Она сидела перед зеркалом, не сводя с него горестного взгляда. «Что случилось?» – испугался зять. «Иннокентий, – скорбно и торжественно ответствовала старуха, – у меня появились морщины». Недавно ей исполнилось восемьдесят.

– И главное, я, как дурак, уставился в это зеркало! – в который раз возмущался Иннокентий Семенович, выдавливая на руки лечебную мазь – до сих пор мучила обмороженная в блокаду кожа.

Галины родители остались в семейных воспоминаниях и на двух портретах в опустевшей комнате. С фотографий смотрели два похожих друг на друга стариковских лица – длинных, вытянутых и строгих; бабкино – с реденькой опушкой седых волос, дедово – в старомодных очках.

Они подолгу болели, потом уходили, не осознавая, что с ними происходит и кто эта женщина, которая дает им лекарства и меняет простыни. Время от времени спрашивали у нее: где же дочка? И почему так давно не заходит внук? Осмыслить, что внук сидит рядом и протягивает ложечку с едой, пережидая вопрос, уже было невмоготу. Как и понять, отчего плачет «эта женщина», в которой они узнавали дочь в редких проблесках памяти.

…Валентина понимала, почему свекровь ничего не меняет в опустевшей комнате, и почему не хочет поселить в ней восьмидесятидвухлетнюю тетушку, тоже понимала. Рассказывать матери сейчас об этом было неуместно, обе спешили: Валентина домой, Марина в отпуск – муж добыл путевки в Геленджик. Предстоящий отъезд отвлек Марину от праведного негодования, так что отговаривать ее от каких-либо действий, даже самых дипломатичных, не пришлось. Рассеянно обведя кухню взглядом, мать спросила внезапно уставшим голосом:

– Так что вы решили в конечном итоге?

Валентина пожала плечами:

– Павлик ищет обмен.

– Ну, Иннокентий… – Марина покрутила головой. – Не знаю. Может, на него отца напустить?

3

Марина и Галина Сергеевна были удивительно разными, словно не принадлежали к одному и тому же «родительскому» поколению. Галина Сергеевна – мягкая, тихая, домовитая – ходила чуть вперевалку, удрученно полнела, как и полагалось после пятидесяти, и мечтала, как, выйдя из своей бухгалтерии на пенсию окончательно, целиком займется внуками. Пока что сил было достаточно, да и работу жалко бросать, все же работающим пенсионерам идет полная пенсия. Выписывала журналы «Работница» и «Здоровье», избегала мучного и сладкого. Любая одежда выглядела на ней, как на картинках в «Работнице». Валентина привыкла к ее бесформенным костюмам «неброских» тонов, серым или бежевым, к одинаковым блузкам и столь же неотличимым одна от другой кофточкам. «Мне идет?» – спрашивала свекровь с неуверенной надеждой. Одним словом, «манная каша».

Марина была полной противоположностью Галины Сергеевны: стройная, худощавая, черные с проседью волосы коротко подстрижены. Одевалась просто и строго, либо чуть отставая от моды, либо с опережением, как она сама говорила, «на полтакта». В редакции, где она работала, иногда появлялись иностранные журналы, в которых мода, как Валентине казалось, следовала за Мариной.

…Из гастронома высовывался хвост очереди, слышались обеспокоенные голоса.

– Кончились?

– Говорят, чтоб не занимали!

– Что, совсем кончились?

– А мне с ребенком!

– Пока дойдем, кончатся.

– Смотря в одни руки сколько.

– Битые будут давать.

– Прошлый раз не давали.

– Десяток в одни руки.

– А кто с ребенком, так по два десятка?

– Да кому нужны битые?

– Вы еще грудного принесите! С ребенком она…

– Что, битые дают? Вы за битыми?..

Из магазина с независимыми лицами выходили счастливцы, бережно неся полиэтиленовые пакеты с яйцами. Валентина привычно заняла очередь, но через несколько минут люди стали расходиться – яйца кончились. А жаль: взяла бы два десятка, себе и свекрови. По негласной договоренности так и делалось, иначе сидеть бы им на пельменях.

Яйца, бестолковая перепалка в очереди, пельмени в вечной мерзлоте холодильника заглушили на время страстные, но логичные доводы матери. Марина уедет, а голос останется, да иначе и быть не может – она выразила ее собственные сомнения, теперь оставалось беззвучно «проигрывать» диалог.