Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина Страница 23

В антракте она попросилась в буфет, она никогда не была в нем раньше, ведь у актеров есть отдельный буфет, да и диетолог все равно запрещал ей есть то, что там продавалось, и им опять пришлось стоять в очереди, слушая разговоры, постановка так себе, ничего выдающегося, но в этом спектакле, конечно, важны не режиссерские изыски, а сюжет, актриса хороша, даже лучше той, которую играет, да нет, что вы, та была намного талантливее, никто ее не заменит, а вообще грустно и поучительно смотреть на историю безумного, завидного успеха, зная заранее, чем все закончится. Хочешь эклер, громко спросил он, отвлекая ее от болтовни возбужденных, раскрасневшихся зрительниц, или, может, буше, посмотри, какие вкусные пирожные. А какая она, эта актриса, расскажите, вдруг спросила она, обернувшись к одной из женщин, стоявшей прямо за ними. Если ты проголодалась, можем взять салат с тунцом, попытался он перекричать ее, но женщина, приподняв бровь, оглядела странную девушку в розовом парике и, хмыкнув, ответила: не такая, как все мы, это уж точно. Спешно расплатившись, он взял поднос и, протиснувшись между ней и женщиной, подтолкнул ее, пойдем, антракт короткий, нужно успеть поесть и сходить в уборную. Не такая, как все, повторила она с набитым ртом, когда они примостились на краю столика, где уже пила чай супружеская пара с детьми, не такая, как все, мне это часто говорили, но что это значит, кто бы объяснил. После буфета спустились в холл, где на выставленных столах продавались книги, какой-то ушлый журналист уже написал ее биографию, а издательство выпустило ее, как и театр, не дожидаясь смерти, повезло с похищением, благодаря чему книга раскупалась даже лучше, чем ожидалось, и она, пролистав несколько страниц, прочитала вслух: она жила только игрой, растворяясь в своих ролях, а какой была на самом деле, что прятала за сотнями масок и образов, не знал никто, и именно эту загадку предстоит разгадать читателям. Купи мне эту книгу, попросила она, я тоже хочу разгадать загадку. Ладно, куплю, вздохнул он, хотя я уже предчувствую, что это какая-то ерунда, да и аннотация написана безобразно, нельзя так банально и неумно выражать свои мысли, я бы гнал таких из профессии. Протянув сдачу, продавщица книг равнодушно скользнула взглядом по розовому парику. Приятного чтения, спасибо за покупку.

После антракта, когда в зале вновь погасили свет, она сжала его руку, испуганно прошептав, что, похоже, эклер был лишним и ее тошнит. Потерпишь или уйдем, спросил он. Потерплю, очень уж хочется досмотреть свою жизнь. Чайки, львы, орлы и куропатки, кричала со сцены исполнительница главной роли, стоя обнаженной на пустой сцене и демонстрируя сотням зрителей выбритый лобок, а он припоминал статью о скандальной постановке модного прибалтийского режиссера, заставившего нину заречную весь спектакль ходить в чем мать родила, что потом и так и сяк расшифровывали театральные критики, в конце концов, объяснившие режиссерский ход желанием показать, что актерство — это всегда обнажение и душевный, так сказать, стриптиз, а впрочем, некоторые посчитали обнаженное тело дешевым трюком, придуманным для того, чтобы привлечь публику на миллион раз ставленную и заученную всеми наизусть пьесу, словно театр это что-то вроде стрип-клуба, куда приходят поглазеть на грудь и прочие неприкрытые места. Тело у актрисы было красивое, с округлыми бедрами, упругой грудью, тонкими руками, а его сводили с ума тонкие руки, какие бывают только у молодых или очень худых женщин, и она, заметив, как он подобрался, разглядывая ту, которая играла ее саму, грустно сказала, вот если бы я сейчас вышла на сцену голой, худая, с выпирающими костями и плоской грудью, со шрамами, оставшимися от вырезанных опухолей, вот это был бы номер, вот это была бы заречная, а красивым телом разве кого удивишь. Ты права, все красивые люди красивы одинаково, вот и актриса от тебя совершенно неотличима, будто это ты и есть, только прежняя ты, конечно же, а уродство всегда неповторимо, и нет ни одного калеки, похожего на другого, только разве нам с тобой от этого легче. Да заткнетесь вы наконец или нет, не выдержал сосед, сколько можно, я кучу денег отдал за этот чертов билет не для того, чтобы слушать вашу болтовню. И в этот момент она застонала, свесившись с ложи, и ее вырвало эклером, салатом с тунцом и зеленым чаем, заваренным из пакетика, и зрители, закричав, вскочили со своих мест, вытирая забрызганную одежду. О, господи, простите, пожалуйста, она не хотела, крикнул он и, достав платок, прикрыл ей лицо, мы уже уходим, простите, надеюсь, никто не пострадал. В зале стало шумно, а актеры, не понимая, что происходит, продолжали играть, будто бы не замечая переполоха, но постановка, что и говорить, был скучновата, и зрителям, которые оживленно вертели головами и даже приподнимались с мест, правда, деликатно, стараясь не мешать остальным, интереснее было то, что происходило в зале, нежели на сцене, да и какой спектакль может сравниться по увлекательности с таким зрелищем, когда девица в розовом парике, свесившись через бортик боковой ложи, блюет на сидящих в партере. В театре включили свет, зрители зашумели, оглядываясь, и актеры замерли, оборвав спектакль. Убирайтесь отсюда, закричал охранник, ворвавшийся в ложу, а он зашептал, прижимая ее к себе, господи, неужели это все из-за нас. Черт его знает, удивился охранник, задрав голову на вспыхнувшие люстры, похоже, что нет, эй, что происходит, пробурчал он в рацию, и в ответ что-то неразборчиво пролаяли. Ее снова вырвало, на этот раз одной желчью, и она выпачкала стул, а соседи по ложе, забившиеся в дальний угол, с отвращением застонали, закрывая носы, да что же это такое, мы пришли на спектакль и что получили, тот еще спектакль мы получили, вот что, но только не тот, за который заплатили. Мы уходим, уходим, повторял он, волоча ее за собой, простите, надеюсь, вам возместят стоимость билетов, всего доброго, хорошего вечера, и, обернувшись в дверях, заметил, как к ее родителям пробирается через сидящих рядом зрителей ни много ни мало полковник полиции и, протягивая им бумагу или фотографию, прикладывает руку к козырьку.

Сбегая по ступенькам, он увидел в холле полицейских и, свернув в коридор, поволок ее за руку, ты не знаешь, есть ли другой выход, для своих, нам, похоже, не удастся забрать вещи из гардероба. Да, конечно, нужно подняться вон там, пройти в служебную часть, на лестницу, которая выведет на улицу, пойдем, я покажу дорогу, только не беги так быстро, а то меня опять вырвет. Вы кто, спросил их администратор, преградив дорогу и брезгливо разглядывая ее вымазанное в гриме лицо, вы что тут делаете, идите отсюда. Мы журналисты, соврал он, у нас разрешение от пресс-службы, хотим сделать статью о том, что происходит за кулисами, раз уж на сцене ничего не происходит. Меня о вас не предупредили, ладно, идите, только не суйте нос куда не следует, и администратор, чье внимание было занято полицией, толпившейся у гардероба, забыл о них быстрее, чем они проскользнули на служебную половину театра. В коридоре было людно, кто-нибудь знает, что происходит, какого черта остановили спектакль, кричали вокруг, в театре полно полиции, говорят, нашли похитителя, а значит, и ее скоро найдут. Почему именно сейчас, ни часом позже, посреди второго действия, кто вообще позволил врываться в зал, орал режиссер, когда они проходили мимо его комнаты, почему нельзя спокойно умереть, тихо, как все, не мешая жить другим, эта сучка мне никогда не нравилась, ей-богу. Она тебе не нравилась, потому что отказалась у тебя играть, точнее ее мать отказала тебе, возразил директор театра, выпей водки, только немного, и успокойся, наши пиарщики придумают, как обернуть это все в нашу пользу, а ты держи себя в руках, тебе еще выступать сегодня перед репортерами.